Шостакович
т, что
произошло это в период создания оперы «Леди Макбет Мценского уезда»,
Четвертой и Пятой симфоний: духовное утверждение было неотделимо от
творческого. Здесь хронологическая граница: она принята и в структуре
настоящего издания[7].
Именно в ту пору жизнь обрела устойчивый стержень в принципах четких и
твердых, которые уже не могли поколебать никакие испытания. Творец
утвердился в главном: за все, что было дано ему,—за талант, счастье
детства, любовь—за все он должен платить, отдавая себя человечеству,
Родине. Чувство Родины направляет творчество, которое, по собственному
определению, словно раскалено, возвышено великим чувством патриотизма.
Жизнь становится беспрерывной борьбой за гуманность. Он не уставал
повторять: «Любовь к человеку, идеи гуманизма всегда были главной движущей
силой искусства. Только гуманистические идеи создавали произведения,
пережившие их творцов»[8]. Отныне воля заключалась в способности всегда
следовать этике гуманизма. По всем документальным свидетельствам видно,
сколь действенным была его доброта. Все, что затрагивало интересы людей, не
оставляло равнодушным, всюду, где только можно, он употреблял свое влияние,
чтобы поднять человека: неизменной оставалась его готовность отдавать свое
время коллегам-композиторам, помогая их творчеству, благожелательная широта
добрых оценок, способность видеть, находить талантливое. Чувство долга по
отношению к каждому человеку сливалось с долгом по отношению к обществу и
борьбой за высшие нормы общественного бытия, исключающие зло в любом
обличье. Доверие к справедливости рождало не смиренное непротивление злу, а
ненависть к жестокости, глупости, расчетливости. Всю жизнь он прямолинейно
решал извечный вопрос—что есть зло? С настойчивостью возвращался к этому в
письмах, автобиографических заметках, как к личной проблеме, неоднократно
определяя нравственное содержание зла, не принимал его оправданий. Вся
картина его отношений с близкими, отбор друзей, окружения определялись его
убеждением, что двуличие, лесть, зависть, высокомерие, равнодушие —
«паралич души», по выражению его любимого писателя А. П. Чехова,
несовместимы с обликом творца-художника, с истинной одаренностью. Вывод
настойчив: «Все выдающиеся музыканты, с которыми я имел счастье быть
знакомым, которые дарили меня своей дружбой, очень хорошо понимали разницу
между добром и злом»[9] .
Со злом Шостакович боролся беспощадно — и как с наследием прошлого
(оперы «Нос», «Леди Макбет Мценского уезда»), и как с силой
действительности (зло фашизма — в Седьмой, Восьмой, Тринадцатой симфониях,
зло карьеризма, духовной трусости, страха — в Тринадцатой симфонии, ложь —
в Сюите на стихи Микеланджело Буонарротн).
Воспринимая мир как постоянную драму, композитор обнажал
несоответствие нравственных категорий реальной жизни. Музыка каждый раз
решает и указывает, что нравственно. С годами этика Шостаковича проявляется
в его музыке все более обнаженно, открыто, с проповеднической истовостью.
Создается череда сочинений, в которых преобладает размышление о
нравственных категориях. Все укрупняется. Потребность подведения итогов,
неизбежно возникающая в каждом человеке, у Шостаковича становится
обобщением через творчество.
Без ложного смирения он обращался к человечеству, постигая смысл
земного бытия, поднятого на огромную высоту: гений говорил с миллионами.
На смену напряжению страстей пришло углубление в духовный мир
личности. Определился высший жизненный пик. Человек взбирался, падал,
уставал, поднимался и неукротимо шел. К идеалу. И музыка как бы спрессовала
главное из опыта жизни с той лаконичной, трогательной правдой и простотой,
которую Борис Пастернак назвал неслыханной.
С тех пор, как закончилась публикация первого издания монографии,
шостаковичеведение шагнуло вперед.
Выпускается собрание сочинений со справочными статьями, произведения,
прежде остававшиеся вне поля зрения исполнителей, вошли в концертный
репертуар и уже не требуют музыковедческой «защиты», появились новые
теоретические труды, статьи о Шостаковиче содержатся в большинстве
сборников о современной музыке, после кончины композитора умножилась
мемуарная литература о нем. То, что делалось впервые и стало достоянием
массы читателей, используется в некоторых «вторичных» книжках и статьях.
Налицо общий поворот к подробной биографической разработке.
По далеким преданиям род Шостаковичей прослеживается еще со времен
великого князя Василия III Васильевича—отца Ивана Грозного: в состав
посольства, направленного князем Литовским к властителю Москвы, входил
Михаил Шостакович, занимавший довольно видное место при литовском дворе.
Однако его потомок Петр Михайлович Шостакович, родившийся в 1808 году, в
документах причислял себя к крестьянам.
Был он человеком незаурядным: смог получить образование, закончить
вольнослушателем Виленскую медико-хирургическую академию по ветеринарной
специальности и за причастность к восстанию в Польше и Литве 1831 года
подвергся высылке.
В сороковые годы XIX века Петр Михайлович с женой Марией-Юзефой
Ясинской оказался в Екатеринбурге (ныне город Свердловск). Здесь 27 января
1845 года у них родился сын, названный Болеславом-Артуром (позднее
сохранилось только первое имя).
В Екатеринбурге П. М. Шостакович приобрел некоторую известность как
ветеринарный врач—искусный и старательный, дослужился до чина коллежского
асессора, но оставался бедняком, жил всегда на последнюю копейку; Болеслав
рано занялся репетиторством. В этом городе Шостаковичи провели лет
пятнадцать. Работа ветеринарного врача, необходимая каждому хозяйству,
сблизила Петра Михайловича с окрестными крестьянами, вольными охотниками.
Уклад семьи немногим отличался от бытового уклада заводских мастеровых,
старателей. Рос Болеслав в обстановке простой, трудовой, обучался в уездном
училище вместе с детьми рабочих. Воспитание было суровым: знания
укреплялись подчас розгами. Впоследствии, в старости, в своей
автобиографии, названной «Записки Неудачина», Болеслав Шостакович так и
озаглавил первый раздел — «Розги». Это постыдное мучительное наказание на
всю жизнь вызвало в нем лютую ненависть к принижению человека.
В 1858 году семья перебралась в Казань. Болеслава определили в Первую
казанскую гимназию, где он проучился четыре года. Подвижный, пытливый, с
легкостью усваивавший знания, верный товарищ, с рано сложившимися твердыми
нравственными понятиями, он стал вожаком гимназистов. Несколько его
ЧЕТВЕРТАЯ СИМФОНИЯ
Новая симфония была задумана весной 1934 года. В прессе появилось
сообщение: Шостакович предполагает создать симфонию на тему об обороне
страны[10].
Тема была актуальной. Тучи фашизма сгущались над миром. «Мы все знаем,
что враг протягивает к нам свою лапу, враг хочет уничтожить наши завоевания
на фронте революции, на фронте культуры, работниками которой мы являемся,
на фронте строительства и на всех фронтах и достижениях нашей страны,—
говорил Шостакович, выступая перед ленинградскими композиторами.— Тут не
может быть разных точек зрения на тему, что нам нужно быть бдительными,
нужно быть всем начеку, чтобы не дать врагу уничтожить те великие
завоевания, которые мы сделали за время от Октябрьской революции до наших
дней. Обязанность наша, как композиторов, заключается в том, что мы нашим
творчеством должны поднимать обороноспособность страны, должны нашими
произведениями, песнями и маршами помочь бойцам Красной Армии защищать нас
в случае нападения врага и поэтому всемерно нужно развить у нас военную
работу»[11].
Для работы над военной симфонией правление композиторской организации
направило Шостаковича в Кронштадт, на крейсер «Аврора». На корабле он
записал эскизы первой части. Предполагаемое симфоническое произведение было
включено в концертные циклы Ленинградской филармонии сезона 1934/35 года.
Однако работа затормозилась. Фрагменты не складывались. Шостакович
писал: «Это должна быть монументальная программная вещь больших мыслей и
больших страстей. И, следовательно, большой ответственности. Многие годы я
вынашиваю ее. И все же до сих пор еще не нащупал ее формы и «технологию».
Сделанные ранее наброски и заготовки меня не удовлетворяют. Придется
начинать с самого начала»[12] 1'. В поисках технологии новой монументальной
симфонии детально изучал Третью симфонию Г. Малера, поражавшую уже своей
необычной грандиозной формой шестичастного цикла общей продолжительностью
полтора часа. И. И. Соллертинский ассоциировал первую часть Третьей
симфонии с гигантским шествием, «открываемым рельефной темой восьми валторн
в унисон, с трагическими взлетами, с нагнетаниями, доводимыми до
кульминационных пунктов нечеловеческой силы, с патетическими речитативами
валторн или солирующих тромбонов.. .»[13]. Такая характеристика, видимо,
была близка Шостаковичу. Сделанные им выписки из Третьей симфонии Г. Малера
свидетельствуют о том, что он обращал внимание на те особенности, о которых
писал его друг[14].
Советский симфонизм
Зимой 1935 года Шостакович участвовал в дискуссии о советском
симфони
| |  скачать работу |
Шостакович |
