Жизнь и творчество Л. Н. Толстого
«самое простое комнатное
лицо» врага, «с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами».
Мировые события и крупные явления общественной жизни наблюдает в
«Войне и мире» как бы случайный свидетель, обыкновенный смертный, и эта
простая, естественная, непредвзятая точка зрения обеспечивает нужный автору
«человеческий» взгляд. Представляя события с человеческой, нравственной
стороны, писатель проникал и в их подлинную историческую сущность.
Само изображение правды войны — в «крови, страданиях, смерти», которое
Толстой провозгласил своим художественным принципом еще в Севастопольских
рассказах, исходит из народной точки зрения на сущность войны. Правителям
народов: Наполеону и Александру, равно как и всему высшему обществу, мало
дела до этих страданий. Они либо не видят в этих страданиях ничего
ненормального, как Наполеон, либо с брезгливо-болезненной миной
отворачиваются от них, как Александр от раненого солдата.
Рассказать правду о войне, замечает сам Толстой в «Войне и мире»,
очень трудно. Его новаторство связано не только с тем, что он показал
человека на войне (это же сделал в европейской литературе Стендаль, чей
опыт Толстой, несомненно, учитывал), но главным образом с тем, что,
развенчав ложную, он первый открыл подлинную героику войны, представил
войну как будничное дело и одновременно как испытание всех душевных сил
человека в момент их наивысшего напряжения. И неизбежно случилось так, что
носителями подлинного героизма явились простые, скромные люди, такие, как
капитан Тушин или Тимохин, забытые историей генералы Дохтуров и Коновницын,
никогда не говоривший о своих подвигах Кутузов, Именно они влияют на исход
исторических событий. Сила приказания: «Круши, Медведев!» —не слабеет
оттого, что Тушин «пропищал» его, как не тускнеет вся его героическая
фигура от несколько комической внешности. Возвышенные слова, обращенные
всегда таким простым и как будто будничным Кутузовым к Багратиону:
«Благословляю тебя на великий подвиг»,— противостоят лживой мишуре
высокопарных фраз Наполеона.
В статье «Несколько слов по поводу книги «Война и мир» Толстой заявил,
что для художника, взявшегося описывать исторические события, нет и не
может быть героев, а должны быть люди. С этой человеческой меркой подойдя к
деятелям1812 года, он развенчивает Наполеона и прославляет Кутузова.
Наполеон — единственный образ в эпопее, обрисованный прямо
сатирически, с использованием сатирических художественных средств. Ядовитая
ирония, открытое возмущение автора не щадят ни Анну Павловну Шерер и
посетителей ее салона, ни семейства Курагиных, Друбецких и Бергов (вспомним
«любовное» объяснение Бориса Друбецкого с Жюли Карагиной или званый вечер
Бергов), ни Александра I, но сатирический гротеск вступает в свои права
лишь в тех сценах, где появляется Наполеон с его не знающим границ
самообожанием, дерзостью преступлений и лжи (эпизод с Лаврушкой, с
награждением орденом Почетного легиона солдата Лазарева, сцена с портретом
сына, утренний туалет перед Бородинским сражением и, наконец, тщетное
ожидание депутации «бояр» в день вступления в Москву).
Свое эстетическое кредо в период создания «Войны и мира» Толстой
определил следующим образом: «Цель художника не в том, чтобы неоспоримо
разрешить вопрос, а в том, чтобы заставить любить жизнь в бесчисленных,
никогда неистощимых всех ее проявлениях. Ежели бы мне сказали, что я могу
написать роман, которым я неоспоримо установлю кажущееся мне верным
воззрение на все социальные вопросы, я бы не посвятил и двух часов труда на
такой роман, но ежели бы мне сказали, что то, что я напишу, будут читать
теперешние дети лет через 20 и будут над ним плакать и смеяться и полюблять
жизнь, я бы посвятил ему всю свою жизнь и все свои силы»[13].
«Любить жизнь в бесчисленных, никогда не истощимых всех ее
проявлениях» — в этом основа оптимистической философии «Войны и мира». Сила
жизни, ее способность к вечному изменению и развитию утверждаются как
единственно непреходящая и бесспорная ценность. Эта высшая с точки зрения
творца «Войны и мира» ценность определяет историческую деятельность народа
и судьбу тех представителей привилегированных классов, которые
соприкасаются, «сопрягаются» с народным миром.
Способность человека изменяться таит в себе потенциальную возможность
нравственного роста; умение не замыкаться в узких рамках бытия открывает
пути к народу, миру. Мудрый жизнеутверждающий пафос книги и вся ее поэтика
основаны на знании этой диалектики.
Персонажи «Войны и мира» делятся не на положительных и отрицательных,
даже не на хороших и дурных, но на изменяющихся и застывших. Придворная и
светская среда критикуется в романе прежде всего потому, что люди этой
среды живут «призраками, отражениями жизни» и потому неизменны.
Всегда и всем одинаково улыбается Элен. При первом появлении Элен ее
«неизменная улыбка» упомянута трижды. Князь Василий Курагин, как и Элен,
способен лишь на «одинаковое волнение» ленивого актера, то есть всегда
безжизнен. «Маленькой княгине» Болконской не прощается ее вполне невинное
кокетство только потому, что и с хозяйкой гостиной, и с генералом, и со
своим мужем, и с его другом Пьером она разговаривает одинаковым капризно-
игривым тоном, и князь Андрей раз пять слышит от нее «точно ту же фразу о
графине Зубовой». Старшая княжна, не любящая Пьера, смотрит на него «тускло
и неподвижно», не изменяя выражения глаз. Даже и тогда, когда она
взволнована (разговором о наследстве), глаза у нее остаются те же,
старательно подмечает автор, и этой внешней детали довольно для того, чтобы
судить о духовной скудости ее натуры.
Берг всегда говорит очень точно, спокойно и учтиво, не расходуя при
этом никаких духовных сил, и всегда о том, что касается его одного Та же
безжизненность открывается в государственном преобразователе и внешне
поразительно активном деятеле Сперанском, когда князь Андрей замечает его
холодный, зеркальный, отстраняющий взгляд, видит ничего не значащую улыбку
и слышит металлический, отчетливый смех. В другом случае «оживлению жизни»
противостоит безжизненный взгляд царского министра Аракчеева и такой же
взгляд наполеоновского маршала Даву. Сам великий полководец, Наполеон,
всегда доволен собой. Как и у Сперанского, у него «холодное, самоуверенное
лицо», «резкий, точный голос, договаривающий каждую букву».
Раскрывая не только характерные признаки типа, но и мимолетные
движения человеческой души. Толстой иногда вдруг оживляет эти зеркальные
глаза, эти металлические, отчетливые фигуры, и тогда князь Василий
перестает быть самим собой, ужас смерти овладевает им, и он рыдает при
кончине старого графа Безухова; маленькая княгиня испытывает искренний и
неподдельный страх, предчувствуя свои тяжкие роды; маршал Даву на мгновение
забывает свою жестокую обязанность и способен увидеть в арестованном Пьере
Безухове человека, брата; всегда самоуверенный Наполеон в день Бородинского
боя испытывает смятение и беспокойное чувство бессилия. Толстой убежден,
что «люди, как реки», что в каждом человеке заложены все возможности,
способность любого развития. Она мелькает и перед застывшими,
самодовольными людьми при мысли о смерти или при виде смертельной
опасности, однако у этих людей «возможность» не превращается в
«действительность». Они не способны сойти с «привычной дорожки»; они так и
уходят из романа духовно опустошенными, порочными, преступными.
Внешняя неизменность, статичность оказываются вернейшим признаком
внутренней холодности и черствости, духовной инертности, безразличия к
жизни общей, выходящей за узкий круг личных и сословных интересов. Все эти
холодные и лживые люди не способны осознать опасность и трудное положение,
в каком находится русский народ, переживающий нашествие Наполеона,
проникнуться «мыслью народной». Воодушевиться они могут лишь фальшивой
игрой в патриотизм, как Анна Павловна Шерер или Жюли Карагина; шифоньеркой,
удачно приобретенной в тот момент, когда отечество переживает грозное
время,— как Берг; мыслью о близости к высшей власти или ожиданием наград и
передвижений по служебной лестнице,— как Борис Друбецкой накануне
Бородинского сражения.
Их призрачная жизнь не только ничтожна, но и мертва. Она тускнеет и
рассыпается от соприкосновения с настоящими чувствами и мыслями. Даже
неглубокое, но естественное чувство влечения Пьера Безухова к Элен,
рассказывает Толстой, подавило собою все и парило над искусственным лепетом
гостиной, где «шутки были невеселы, новости не интересны, оживление —
очевидно поддельно».
Но ярче всего ничтожность показных и величие истинных чувств
раскрываются в тот момент, когда грозная опасность нависает над всей
Россией.
Любимые герои Толстого в испытаниях 1812 года соответствуют общему
волнению исторического моря и потому постигают смысл жизни и обретают
счастье. В книге Толстого подвиг и счастье идут рядом. Перед
| | скачать работу |
Жизнь и творчество Л. Н. Толстого |