Жизнь и творчесво Марины Цветаевой
рюсов
выразил явное разочарование. Задетая критическими отзывами, Цветаева
заносчиво писала: «будь я в цехе, они бы не ругались, но в цехе я не беду».
Действительно, она никогда не связала себя ни с одной литературной
группировкой, не стала приверженкой ни одного литературного направления,
будь то символизм, акмеизм или футуризм. В ее понимании поэт всегда должен
быть уединен. «Литературных влияний не знаю, знаю человеческие», -
утверждала она. На отзыв же Брюсова Цветаева ответила едким стихотворением:
Я забыла, что сердце в Вас – только ночник,
Не звезда! Я забыла об этом!
Что поэзия Ваша из книг
И из зависти критика. Ранний старик,
Вы опять мне на миг
Показались великим поэтом…
(«В.Я. Брюсову», 1912)
отмеченная еще Брюсовым установка Цветаевой на дневниковость, стремление к
откровенности, желание запечатлеть в стихах каждое свое душевное
переживание, будет свойственна всему ее творчеству. Это свойство
цветаевской поэзии отмечали почти все пишущие о ней. В предисловие к
сборнику «Из двух книг» Цветаева уже сама открыто заявит эту особенность
своих стихов: «Все это было. Мои стихи – дневник, моя поэзия – поэзия
собственных имен».
В сентябре 1912 года у Цветаевой родилась дочь Ариадна, Аля, к которой
будут обращены многочисленные стихотворения.
Все будет тебе покорно,
И все при тебе – тихи.
Ты будешь как я - бесспорно –
И лучше писать стихи…
(«Але», 1914)
В августе 1913 года скончался отец Марины Цветаевой – Иван Васильевич.
Несмотря на утрату, эти годы, ознаменованные семейной устроенностью,
множеством встреч, душевным подъемом, станут самыми счастливыми в ее жизни.
Сдержанность, с которой критика встретила ее вторую книгу, заставляет
Цветаеву задуматься над своей поэтической индивидуальностью. Ее стих
становится более упругим, в нем появляется энергия, ясно ощущается
стремление к сжатой, краткой, выразительной манере. Стремясь логически
выделить слово, Цветаева использует шрифт, знак ударения, а так же
свободное обращение с паузой, что выражается в многочисленных тире,
усиливающих экспрессивность стиха. В неопубликованном сборнике «Юношеские
стихотворения», объединявшем стихотворения 1913 – 1914 годов, заметно
особое внимание Цветаевой к детали, бытовой подробности, приобретающей для
нее особое значение. Цветаева реализует принцип, заявленный ей в
предисловии к сборнику «Из двух книг»: «Закрепляйте каждое мгновение,
каждый жест, каждый вздох! Но не только жест – форму руки, его кинувшей»;
не только вздох – и вырез губ, с которых он, легкий, слетел. Не презирайте
внешнего!..» эмоциональный напор, способность выразить словом всю полноту
чувств, неустанное внутреннее душевное горение, наряду с дневниковостью,
становятся определяющими чертами ее творчества. Говоря о Цветаевой,
Ходасевич отмечал, что она «словно так дорожит каждым впечатлением, каждым
душевным движением, что главной ее заботой становится – закрепить
наибольшее число их в наиболее строгой последовательности, не расценивая,
не отделяя важного от второстепенного, ища не художественной, но, скорее,
психологической достоверности. Ее поэзия стремится стать дневником…»
Сжатостью мысли и энергией чувства отмечено немало стихотворений этого
периода: «Идешь, на меня похожий…», «Бабушке», «Какой-нибудь предок мой был
– скрипач…» и другие. Она пишет пламенные стихи, вдохновленные близкими ей
по духу людьми: Сергеем Эфроном, его братом, рано умершим от туберкулеза,
Петром Эфроном. Обращается к своим литературным кумирам Пушкину и Байрону
(«Байрону», «Встреча с Пушкиным»). Цикл стихотворений «Подруга» Цветаева
посвящает поэтессе Софье Парнок, в которой ее восхищает все: и
«неповторимая рука», и «чело Бетховена». Наиболее знаменитым стало овеянное
грустью прощания стихотворение «Хочу у зеркала, где муть…»:
Я вижу: мачта корабля,
И вы – на палубе…
Вы – в дыме поезда… Поля
В вечерней жалобе…
Вечерние поля в росе,
Над ними – вороны…
- Благословляю вас на все
Четыре стороны!
В мятущейся и страстной душе Цветаевой постоянно происходит диалектическая
борьба между жизнью и смертью, верой и безверием. Она переполнена радостью
бытия и в то же время ее мучают мысли о неизбежном конце жизни, вызывающие
бунт, протест:
Я вечности не приемлю!
Зачем меня погребли?
Я так не хотела в землю
С любимой своей земли.
В письме к В.В. Розанову Цветаева писала с присущей ей откровенностью и
желанием высказаться до конца: «…я совсем не верю существование Бога и
загробной жизни.
Отсюда – безнадежность, ужас старости и смерти. Полная неспособность
природы – молиться и покоряться. Безумная любовь к жизни, судорожная,
лихорадочная жажда жить.
Все, что я сказала – правда.
Может быть, вы меня из-за этого оттолкнете. Но ведь я не виновата. Если Бог
есть – он ведь создал меня такой! И если есть загробная жизнь, я в ней,
конечно, буду счастливой».
Цветаева уже начинает осознавать себе цену, предвидя, однако, что ее время
придет не скоро, но придет обязательно:
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я поэт…
………………………………………..
…Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!),
моим стихам, как драгоценным видам,
настанет свой черед.
(«Моим стихам, написанным так рано…», 1913)
Первая мировая война проходит мимо Цветаевой. Несмотря на то, что ее муж
некоторое время курсировал с санитарным поездом, рискуя порой жизнью, и она
очень волновалась за него, Цветаева живет отрешенно, словно в прошлом
столетии, поглощенная своим внутренним миром. «Вся моя жизнь – роман с
собственной душой», - провозгласит она.
Переломной в ее творческой судьбе стала поездка зимой 1916 года в Петроград
– Петербург Блока и Ахматовой – с которыми она мечтала встретиться и … не
встретилась. После этой поездки Цветаева осознает себя московским поэтом,
соревнующимся с петроградскими сородичами по ремеслу. Она стремится
воплотить в слове свою столицу, стоящую на семи холмах, и подарить любимый
город своим любимым петербургским поэтам: Блоку, Ахматовой, Мандельштаму.
Так возникает цикл «Стихи о Москве» и строки, обращенные к Мандельштаму:
Из рук моих – нерукотворный град
Прими, мой странный, мой прекрасный брат
(«Из рук моих – нерукотворный град…»)
Любовью к «златоустой Анне всея Руси», желанием подарить ей «что-то вечнее
любви» объясняет Цветаева возникновение цикла «Ахматовой»
И я дарю тебе свой колокольный град,
Ахматова! – и сердце свое в придачу.
(«О муза плача, прекраснейшая из муз!»)
в этом и других стихотворениях цикла с присущей Цветаевой силой и энергией
выражения, звучит ее восторженное отношение к поэтессе, встреча с которой
состоится лишь в 1941 году:
Ты солнце в выси мне застишь,
Все звезды в твоей горсти!
Ах, если бы – двери настежь –
Как ветер к тебе войти!
И залепетать, и всхлипнуть,
И круто потупить взгляд,
И, всхлипывая, затихнуть,
Как в детстве, когда простят.
(«Ты солнце в выси мне застишь»)
таким же страстным монологом влюбленности предстает и цикл «Стихи к Блоку»,
с которым Цветаева не была лично знакома и мельком, не обменявшись с ним не
единым словом, увидит только однажды, в мае 1920 года. Для нее Блок –
символический образ поэзии. И хотя разговор ведется на «ты», видно, что
Блок для нее не реально существующий поэт, несущий в своей душе сложный,
беспокойный мир, а мечта, созданная романтическим воображением (характерны
эпитеты, которыми Цветаева его наделяет: «нежный призрак», «рыцарь без
укоризны», «снежный лебедь» и другие). Удивительно звучание стихов этого
цикла:
Имя твое – птица в руке,
Имя твое – льдинка на языке,
Одно – единственное движение губ,
Имя – твое – пять букв.
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту…
(«Имя твое – птица в руке»)
в это же время в стихах Цветаевой появляются дотоле ей не свойственные
фольк
| |  скачать работу |
Жизнь и творчесво Марины Цветаевой |
