Библейские мотивы в творчестве М.Ю. Лермонтова
ественную
обработку общехристианских мотивов и образов, отражающую знакомство юного
поэта с текстом священного Писания и с литературной традицией русского
православия, сколько интерпретацию тем и художественных деталей,
восходящих к "библейским поэмам" Мильтона"[74,299]. Такое мнение весьма
спорно, но оно существует, и его надо принимать во внимание. Несерьезно,
конечно, полагать, что "Потерянный и возвращенный рай" произвел на
Лермонтова такое впечатление, что тот потом всю творческую жизнь только и
делал, что занимался переложением и интерпретацией художественных тем и
образов из этой поэмы. "Библейский вопрос" Лермонтова куда шире и сложнее.
За ним стоит жизненно-поэтическое мышление поэта, его мировоззрение,
духовное развитие и всепоглащающая борьба двух начал: Добра и Зла.
Грандиозная мистерия книги Бытия, сказания о "праотцах", царях и
пророках как некие основополагающие образцы жизненного драматизма,
сосредоточенность на народной судьбе и народной истории, тон прямодушной
ответственной серьезности ("стиль библейский и наивный", по лермонтовскому
определению из письма к К.Ф.Опочину, 1840г.) - все это импонировало
европейским романтикам и младшим "архаистам" ( в том числе А.С. Грибоедову,
В.К. Кюхельбекеру и др.), высоко ценившим "псалмопевческую" традицию М.В.
Ломоносова и Г.Р. Державина.
Обращение Лермонтова к эпизодам библейских сказаний типологически
находится внутри этой тенденции. Но можно выделить темы из Ветхого Завета,
вызывавшие у него не столько литературный и культурно-эстетический, сколько
лично-психологический отклик.
Первая тема - тема чудесной сверхчеловеческой мощи. Продолжая
традиции своих знаменитых предшественников, в особенности Пушкина А.С.,
Лермонтов сопоставляет поэта по этой линии часто с пророком, и даже с самим
творцом.
Строка из стихотворения "Поэт", 1838г.: "Твой стих, как божий дух,
носился над толпою" [1,П,42] вызывает в памяти картину сотворения мира:
"Земля же была безвидна и пуста,
и тьма над бездною; и Дух Божий
носился над водою" ( Бытие, 1.2).
Другими словами, призвание поэта - влиять на народную толпу так, как
повеления бога благоустраивают первозданный хаос.
Почти такая же власть может исходить и от демонической и потому в чем-
то богоподобной личности. Так, Вадим, глава народного бунта, из
одноименного романа Лермонтова, наделен сверхчеловеческим могуществом
вождя. Толпа расступается перед ним, "как некогда море, тронутое жезлом
Моисея" (сравн. Исход 14:5-21: "Вскоре, когда израильтяне вышли на берег
Чермного (Красного) моря и им некуда было бежать, египтяне стали настигать
их... Бог повелел Моисею протянуть руку с жезлом к морю. Когда Моисей
протянул свою руку, то Господь погнал морские воды сильным восточным
ветром, так что в течение ночи часть моря перед израильтянами сделалась
сушей, воды как бы расступились перед ними. И пошли все потомки Израилевы
среди моря по суше, а вода же была им стеною по правую и левую сторону.").
Тому же чудотворному Моисееву жезлу, высекающему воду из скалы,
уподоблено поэтическое вдохновение, способное преобразить даже
"отвратительный предмет" [1,II,20]; этим величественным библейским
сравнением Лермонтов неожиданно завершает шутливое и не вполне пристойное
послание "Расписку просишь ты, гусар" [правда здесь, по мнению
лермонтоведов, поэт неточен или сознательно контаминирует две библейские
легенды: "Ударил в скалу жезлом своим" Моисей, "и потекло много
воды" (Числа 20:8-11); "жезл Ааронов... расцвел, пустил почки, дал цвет
и принес миндалины" (Числа 17.8)].
Соединение достаточно легкомысленного содержания с библейской
образностью придает стихотворению дополнительный оттенок поэтического
озорства, свойственного юнкерским стихам.
Несмотря на простоту и сдержанность стихотворения "Пророк"
(1841г.) - одной из вершин лермонтовской лирики, стилистически как бы
изъятого из круга библейских ассоциаций по мнению многих, в этом
стихотворении тоже ярко выражено влияние Библии. Каждая фраза стихотворения
опирается прямо или косвенно на библейское сказание и одновременно
имеет острый злободневный смысл, поэтически точна, конкретна и вместе с
тем символически многозначна.
По мнению О.В. Миллер [47,449] возникновение стихотворения, по-
видимому, связано со спорами, которые Лермонтов вел с В.Ф. Одоевским по
вопросам философии и поэзии. На первом листе записной книжки, подаренной им
поэту перед отъездом на Кавказ, Одоевский написал несколько евангельских
изречений. Одно из них (из апостола Павла) касалось темы пророка и
соответствовало религиозно-просветительским взглядам Одоевского: "Держитеся
любове, ревнуйте же к дарам духовным да пророчествуйте. Любовь николи
отпадает". Можно предполагать, что эта цитата была непосредственным
импульсом к созданию острополемического по отношению к ней стихотворения.
В "Пророке" присутствует сближение с одной из самых могучих
ветхозаветных фигур, издавна пленявших русское народное воображение. При
чтении строк:
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи;
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя... [1,II,145] -
вспоминаются не только евангельские "птицы небесные", но и вороны, по
повелению свыше кормившие в пустыне пророка Илью (3 кн. Царств 17:1-6). Т.
Жирмунская в своей статье "Библия и русская поэзия" [34], сравнивая
пушкинского и лермонтовского "Пророков", пишет, что от победоносного
глашатая Бога, носителя высшей истины, не осталось и следа. Лишь мирная,
не знающая людских пороков природа внемлет лермонтовскому пророку. А венец
тварного мира, человек, знать не хочет никакого пророка. "Шумный град"
встречает его насмешками "самолюбивой" пошлости, неспособной понять
высокого, аскетического инакомыслия.
Так же не поняли люди Илью, не поверили в его пророческий дар, в его
связь со Всевышним. Библейский мотив помогает здесь понять и идейную
направленность стихотворения.
Вторая тема - это тема "метафизической" тревоги и необъяснимых
душевных терзаний. Не стоит большого труда заметить, что Лермонтов чаще
говорил в своих произведениях о муках, об огорчениях, доставляемых
жизнью, нежели об ее радостях. Жизнь не очень-то жаловала поэта, судьбу его
нельзя назвать счастливой. Ведь прожил Лермонтов всего лишь двадцать шесть
лет. Это такой малый срок, чтобы определиться, в мучениях и размышлениях
искать свой смысл жизни.
Поэт не раз говорил о жизни, как о чаше страданий:
Мы пьем из чаши бытия
С закрытыми очами,
Златые омочив края
Своими же слезами,
Когда же перед смертью с глаз
Завязка упадет,
И все, что обольщало нас,
С завязкой исчезает;
Тогда мы видим, что пуста
Была златая чаша,
Что в ней напиток был - мечта,
И что она - не наша! [1,I,203].
"Я еще не осушил чаши страданий и теперь чувствую, что мне еще
долго жить". Тема "чаши горя" также берет свое начало из Библии. В
разных ее местах можно встретить такие изречения:
"Ибо так сказал мне Господь, Бог Израилев: возьми из руки моей
чашу сию с вином ярости и нотой из нее все народы, к которым я
посылаю тебя" (Иеремия 26:15).
"Если возможно, да минует меня чаша сия" (Евангелие от Марка,
14:36).
Это уже из новозаветных книг Библии.
"Чаша в руке Господа, вино кипит в ней, полное смешения, и он на-
ливает из нее. Даже дрожжи ее будут выжимать и пить все нечестивые
земли" (Псалом 74.9.).
Библейским источником служит для Лермонтова и эпизод из I-ой книги
Царств (16), где повествуется о "злом духе от Господа", насланном за
грехи на Саула, и о юном Давиде, разгонявшем игрой на арфе мрачную
меланхолию царя.
Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!
Вот арфа золотая:
Пускай персты твои, промчавшися по ней,
Пробудят в струнах звуки рая.
И если не навек надежды рок унес,
Они в груди моей проснутся,
И если есть в очах застывших капля слез -
Они растают и прольются.
Пусть будет песнь твоя дика. Как мой венец,
Мне тягостны веселья звуки!
Я говорю тебе: я слез хочу, певец,
Иль разорвется грудь от муки.
Страданьями была упитана она,
Томилась долго и безмолвно;
И грозный час настал - теперь она полна,
Как кубок смерти, яда полный [1,II,5].
Лермонтов приближает переложение "Еврейской мелодии" Дж.Байрона к
библейскому повествованию: у английского поэта нет упоминания о
царственном сане лирического героя, у Лермонтова - "Как мой венец, мне
тягостны веселья звуки".
Д. Гинцбургом указывалось также на отражение в этом стихотворении
некоторых мотивов экклезиаста [47,156]. Лермонтов усилил эмоциональное
звучание "Еврейской мелодии". В.Г.Белинский отметил внутреннюю близость
перевода Лермонтова к основному содержанию его творчества: "Это боль
сердца, тяжкие вздохи груди; это надгробные надписи на памятниках
| |  скачать работу |
Библейские мотивы в творчестве М.Ю. Лермонтова |
