Большевики и церковь
ставили
комнату-камеру, и даже готовили постную пищу, потому что другой он не
вкушал, но мучительными были полная изоляция от паствы и тревога за
Церковь. Патриарх Тихон признал на допросах ошибкой данное им благословение
на созыв Собора в Сремских Карловцах, признал “свою вину перед советской
властью в том, что в 18-м по осень 19-го года издал ряд постановлений
контрреволюционного характера”, согласился с тем, что его послание от 19
января 1918 г.— ответ на издание декрета об отделении Церкви от государства
“заключало в себе анафематствование советской власти и призывало верующих
сплотиться... для отпора всяким покушениям на Церковь и политике советской
власти в отношении Церкви". Агранов настойчиво вел переговоры и уверял
Святейшего Патриарха, что можно улучшить отношение властей к Церкви, если
Патриарх пойдет на определенные уступки. После тридцати восьми дней
тюремного заключения Патриарх снова был переведен в Донской монастырь под
домашний арест. 16 марта 1923 г. Агранов предъявил Патриарху Тихону
постановление, в котором глава Российской Церкви обвинялся по четырем
статьям Уголовного кодекса: призывы к свержению советской власти и
возбуждение масс к сопротивлению законным постановлениям правительства.
Патриарх признал себя виновным в предъявленных ему обвинениях. 16 июня он
обратился в Верховный суд с заявлением: “Будучи воспитан в монархическом
обществе и находясь до самого ареста под влиянием антисоветских лиц, я
действительно был настроен к советской власти враждебно, причем
враждебность из пассивного состояния временами переходила к активным
действиям, как-то: обращение по поводу Брестского мира в 1918 г.,
анафематствование в том же году власти и, наконец, воззвание против декрета
об изъятии церковных ценностей в 1922 г. Все мои антисоветские действия за
немногими неточностями изложены в обвинительном заключении Верховного суда.
Признавая правильность решения суда о привлечении меня к ответственности по
указанным в обвинительном заключении статьям Уголовного кодекса за
антисоветскую деятельность, я раскаиваюсь в этих поступках против
государственного строя и прошу Верховный суд изменить мне меру пресечения,
то есть освободить меня из-под стражи. При этом я заявляю Верховному суду,
что я отныне советской власти не враг. Я окончательно и решительно
отмежевываюсь как от зарубежной, так и от внутренней монархически-
белогвардейской контрреволюции". 25 июня Патриарх Тихон был освобожден из
заключения.
Заявление Патриарха Тихона в Верховный суд и его освобождеие из-под стражи
вызвало не столько в России, сколько среди эмигрантов, недоумение, смутило
и озадачило одних, обескуражило и даже раздосадовало других. Много было
толков о том, отчего власти пошли на компромисс и не осуществили свой
замысел казнить Патриарха. Говорили о положительном влиянии общественного
мнения Запада, о ноте Керзона, о, разумеется, совершенно несбыточной войне
европейских держав с Советами в отместку за Патриарха. В действительности
ответ однозначен и прост: боязнь непредсказуемых последствий внутри страны:
как бы боль и гнев православных людей, а они и в 1923 г. составляли
решительное большинство населения России, не вылились во что-нибудь более
грозное и опасное, чем протесты мировой общественности и зарубежных
правительств
Не меньше волновал людей и вопрос о том, почему на компромисс пошел сам
Патриарх. В. Н. Львов решил, что Патриарх Тихон собирается, наконец,
поддержать обновленцев, объясняя это тем, что “Тихон — сын псаломщика, а
известно, что дети псаломщиков всегда были в рядах радикальной
общественности". Сам Святейший Патриарх в беседе с англиканским епископом
Бюри, объясняя свои действия, напомнил слова апостола Павла: Имею желание
разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а
оставаться во плоти нужнее для вас (Флп. 1. 23–24). И доавил, что с
радостью принял бы мученическую смерть, но судьба Православной Церкви лежит
на его ответственности
15/28 июня Патриарх обратился к Церкви с посланием, в котором объяснял свою
новую позицию по отношению к советской власти: “Я, конечно, не выдавал себя
за такого поклонника советской власти, как объявляют себя церковные
обновленцы... но зато я и далеко не такой враг ее, каким они меня
выставляют... Со временем многое у нас стало изменяться и выявляться, и
теперь, например, приходится просить советскую власть выступить на защиту
обижаемых русских православных в Холмщине и Гродненщине, где поляки
закрывают православные церкви... Я решительно осуждаю всякое посягательство
на советскую власть, откуда бы оно ни исходило. Пусть все заграничные и
внутренние монархисты и белогвардейцы поймут, что я советской власти не
враг". Через три дня Патриарх издал еще одно послание, в котором говорится,
что тяжелое время переживает Церковь, “появилось много разных групп с
идеями “обновления церковного”... Обновленцы эти, бессознательно или
сознательно, толкают православную Церковь к сектантству, вводят совершенно
ненужные реформы, отступая от канонов православной Церкви. Никакие реформы
из ринятых бывшим собором мы одобрить не можем, за исключением нового
календарного стиля... и новой орфографии в церковных книгах, что и мы
благословляем... Осознав свою провинность перед народом и советской
властью, Я желал бы, чтобы так поступили и те, которые, забыв свой долг
пастыря, вступили в совместные действия с врагами трудового народа —
монархистами и белогвардейцами, и, желая свергнуть советскую власть, не
чуждались даже входить в ряды белых армий... Мы осуждаем теперь такие
действия и заявляем, что “Российская Православная Церковь аполитична и не
желает отныне быть ни “белой”, ни "красной” Церковью. Она должна быть и
будет единою соборною апостольскою Церковью, и всякие попытки, с чьей бы
стороны они ни исходили, ввергнуть Церковь в политическую борьбу, должны
быть отвергнуты и осуждены".
В начале августа в Москве состоялось совещание лжеепископов и
уполномоченных ВЦС, встревоженных уходом былых приверженцев в православную
Церковь или в новые секты, на котором они упразднили ВЦС и образовали новое
учреждение — “синод”. В этот “синод”, чтобы он выглядел более каноничным в
глазах колеблющихся, ввели двенадцать архиереев старого поставления.
Председателем избрали Евдокима, именуемого митрополитом, но подлинным
предводителем раскольников стал Введенский, успевший уже обзавестись
архиерейским саном. Лжесинод объявляет о роспуске “Живой церкви”,
“Церковного возрождения” и Содаца. В обновленческом синоде не сложилось
единого мнения о политике по отношению к православной Церкви, Красницкий,
Львов и сам Евдоким выступали за примирение с “тихоновцами”. В конце
августа евдокимовский синод обнародовал свою точку зрения в послании, где
говорится, что на Патриарха Тихона общественное мнение и религиозная
совесть верующих возложили две вины: одну — в непризнании им нового
государственного строя и советской власти, в чем он открыто покаялся;
вторую — в приведении в полное расстройство всех церковных дел. “Вторая
вина еще по-прежнему лежит на бывшем Патриархе". Несмотря на оскорбительный
тон этого послания, ради спасения заблудших и водворения согласия,
Святейший Патриарх был готов к переговорам с обновленцами об условиях их
возвращения в Церковь.
В это время в Москву из ссылки возвратился епископ Иларион (Троицкий), в
прошлом один из кандидатов на патриарший престол, пламенный борец с
обновленчеством, вдохновитель временной автокефализации епархий. Ревностный
и блестящий проповеник, человек удивительного обаяния, общительный и
остроумный, епископ Иларион снискал глубокое уважение у московского
духовенства и паствы. Он становится ближайшим помощником Патриарха и
встречается с московскими священниками, с архиереями, монахами и рядовыми
мирянами, разрабатывает чин покаяния для впавших в обновленческий раскол и
сам принимает покаяние у возвращавшихся в Церковь священнослужителей,
заново освящая оскверненные храмы. По поручению Патриарха епископ Иларион
взял на себя самое трудное — переговоры с Тучковым и добился отены
регистрации приходов и снижения налогов с храмов и духовенства. Для
управления Русской Церковью Патриарх Тихон создает временный Священный
Синод, который, в отличие от прежнего, прекратившего свое существование
после ареста Святейшего Патриарха, получил полномочия уже не от Собора, а
лично от Патриарха. В него вошли: архиепископы Тверской Серафим
(Александров), Уральский Тихон (Оболенский) и епископ Верейский Иларион
(Троицкий). Именно члены Синода и начали переговоры с евдокимовцами об
условиях восстановления церковного единства. Евдоким предлагал для
воссоединения Церкви открыть общий Собор под председательством Патриарха
Тихона, где Патриарх вначале сам откажется от главенства в Русской Церкви,
а затем Собор отменит постановления обновленцев о лишении его сана и уволит
на покой в сущем сане.
Решительным противником таких переговоров был пребывавший на покое в
Даниловом монастыре епископ Феодор (Поздеевский), до 1917 г. ректор
Московской Академии. Строгий монах, знаток канонов, он с неприязнью
относился к “духу века сего”. С самого начала смуты епископ Феодор
отстранился от административных попечений, затворился в монастыре, но
сохранил весьма сильное влияние на духовенство. Епископ Феодор был
вдохновителем бескомпромиссной линии церковной политики, опорой для
непримиримых архиереев и священников. В Даниловской обители жил и епископ
Пахомий (Кедров), частыми гостями бывали близкие преосвященному Феодору по
настроению митрополит Серафим (Чичагов), архиепископы Гурий (Степанов) и
Серафим (Самойлович), да и многие другие архиереи, приезжавшие в Москву.
Патриарх Тихон в шутку называл Данилов монастырь “коспиративным Си
| |  скачать работу |
Большевики и церковь |
