Диалогическая речь в романе Ф.М. Достовсекого Бесы
даже чего не
ожидаете, ибо и понять теперь не можете, что получите!
Ставрогин выслушал очень, даже очень серьезно его последнее
предложение.
– Просто-запросто вы предлагаете мне вступить в монахи в тот
монастырь? Как ни уважаю я вас, а я совершенно того должен был ожидать. Ну,
так я вам даже признаюсь, что в минуты малодушия во мне уже мелькала мысль:
раз заявив эти листки всенародно, спрятаться от людей в монастырь хоть на
время. Но я тут же краснел за эту низость. Но чтобы постричься в монахи –
это мне даже в минуту самого малодушного страха не приходило в голову.
– Вам не надо быть в монастыре, не надо постригаться, будьте только
послушником тайным, неявным, можно так, что и совсем в свете живя...
– Оставьте, отец Тихон, – брезгливо прервал Ставрогин и поднялся со
стула. Тихон тоже.
– Что с вами? – вскричал он вдруг, почти в испуге всматриваясь в
Тихона. Тот стоял перед ним, сложив перед собою вперед ладонями руки, и
болезненная судорога, казалось как бы от величайшего испуга, прошла
мгновенно по лицу его.
– Что с вами? Что с вами? – повторял Ставрогин, бросаясь к нему, чтоб
его поддержать. Ему казалось, что тот упадет.
– Я вижу... я вижу как наяву, – воскликнул Тихон проницающим душу
голосом и с выражением сильнейшей горести, – что никогда вы, бедный,
погибший юноша, не стояли так близко к самому ужасному преступлению, как в
сию минуту!
– Успокойтесь! – повторял решительно встревоженный за него Ставрогин,
– я, может быть, еще отложу... вы правы, я, может, не выдержу, я в злобе
сделаю новое преступление... все это так... вы правы, я отложу.
– Нет, не после обнародования, а еще до обнародования листков, за
день, за час, может быть, до великого шага, вы броситесь в новое
преступление как в исход, чтобы только избежать обнародования листков!
Ставрогин даже задрожал от гнева и почти от испуга.
– Проклятый психолог! – оборвал он вдруг в бешенстве и, не
оглядываясь, вышел из кельи.»
В данном случае отсутствует противоречие бытовых интересов между
противоположными сторонами, поэтому их противостояние приобретает чисто
идеологический характер. Проблемы, обсуждаемые собеседниками, по-настоящему
волнуют обе стороны, что проявляется в наличии значительного количества
восклицательных и повествовательных предложений, множества незаконченных
конструкций. О серьезном накале событий свидетельствуют и подробные
авторские ремарки, пояснения интонаций, с которыми произносятся реплики,
описание внеречевых событий: жестов, движений собеседников. Авторская речь
занимает в данном диалоге приблизительно такой же объем, как реплики одной
из сторон. Победитель в этом поединке, если судить только по самой
диалогической речи, отсутствует, поэтому требуются авторские пояснения:
один из собеседников резко обрывает диалог и «в бешенстве» уходит, что
можно расценить как бегство из-за невозможности предоставить
контрагрументы.
4. Диалог-исповедь
Диалог-исповедь можно назвать монологом, насыщенным вставными
новеллами, сочетающимися с короткими репликами интереса, понимания и
сочувствия. Исповедь может произноситься с целью произвести впечатление,
повлиять на собеседника или же без всяких целей, просто из душевной
потребности высказаться. В качестве примера исповеди ради влияния
рассмотрим диалог между Кармазиновым и Петром Степановичем из 6 главы 2
части.
«– Вы ведь, кажется, приехали потому, что там эпидемии после войны
ожидали?
– Н-нет, не совсем потому, – продолжал господин Кармазинов, благодушно
скандируя свои фразы и при каждом обороте из угла в другой угол бодро
дрыгая правою ножкой, впрочем чуть-чуть. – Я действительно, – усмехнулся он
не без яду, – намереваюсь прожить как можно дольше. В русском барстве есть
нечто чрезвычайно быстро изнашивающееся, во всех отношениях. Но я хочу
износиться как можно позже и теперь перебираюсь за границу совсем; там и
климат лучше, и строение каменное, и все крепче. На мой век Европы хватит,
я думаю. Как вы думаете?
– Я почем знаю.
– Гм. Если там действительно рухнет Вавилон и падение его будет
великое (в чем я совершенно с вами согласен, хотя и думаю, что на мой век
его хватит), то у нас в России и рушиться нечему, сравнительно говоря.
Упадут у нас не камни, а все расплывется в грязь. Святая Русь менее всего
на свете может дать отпору чему-нибудь. Простой народ еще держится кое-как
русским Богом; но русский Бог, по последним сведениям, весьма
неблагонадежен и даже против крестьянской реформы едва устоял, по крайней
мере, сильно покачнулся. А тут железные дороги, а тут вы... уж в русского-
то Бога я совсем не верую.
– А в европейского?
– Я ни в какого не верую. Меня оклеветали пред русскою молодежью. Я
всегда сочувствовал каждому движению ее. Мне показывали эти здешние
прокламации. На них смотрят с недоумением, потому что всех пугает форма, но
все, однако, уверены в их могуществе, хотя бы и не сознавая того. Все давно
падают, и все давно знают, что не за что ухватиться. Я уже потому убежден в
успехе этой таинственной пропаганды, что Россия есть теперь по преимуществу
то место в целом мире, где все что угодно может произойти без малейшего
отпору. Я понимаю слишком хорошо, почему русские с состоянием все хлынули
за границу, и с каждым годом больше и больше. Тут просто инстинкт. Если
кораблю потонуть, то крысы первые из него выселяются. Святая Русь – страна
деревянная, нищая и... опасная, страна тщеславных нищих в высших слоях
своих, а в огромном большинстве живет в избушках на курьих ножках. Она
обрадуется всякому выходу, стоит только растолковать. Одно правительство
еще хочет сопротивляться, но машет дубиной в темноте и бьет по своим. Тут
все обречено и приговорено. Россия, как она есть, не имеет будущности. Я
сделался немцем и вменяю это себе в честь.
– Нет, вы вот начали о прокламациях; скажите все, как вы на них
смотрите?
– Их все боятся, стало быть, они могущественны. Они открыто обличают
обман и доказывают, что у нас не за что ухватиться и не на что опереться.
Они говорят громко, когда все молчат. В них всего победительнее (несмотря
на форму) эта неслыханная до сих пор смелость засматривать прямо в лицо
истине. Эта способность смотреть истине прямо в лицо принадлежит одному
только русскому поколению. Нет, в Европе еще не так смелы: там царство
каменное, там еще есть на чем опереться. Сколько я вижу и сколько судить
могу, вся суть русской революционной идеи заключается в отрицании чести.
Мне нравится, что это так смело и безбоязненно выражено. Нет, в Европе еще
этого не поймут, а у нас именно на это-то и набросятся. Русскому человеку
честь одно только лишнее бремя. Да и всегда было бременем, во всю его
историю. Открытым «правом на бесчестье» его скорей всего увлечь можно. Я
поколения старого и, признаюсь, еще стою за честь, но ведь только по
привычке. Мне лишь нравятся старые формы, положим по малодушию; нужно же
как-нибудь дожить век.»
Свидетельством желания повлиять на собеседника со стороны человека
«исповедующегося» являются вопросы, исходящие от него к противоположной
стороне, в отличие от определения, по которому вопросы задает как раз
противоположная сторона. Кармазинов старается проявить максимальную
искренность, чтобы побудить собеседника на подобную открытость. Исповедь
занимает гораздо больший объем, чем реплики противоположной стороны.
Как пример диалога-исповеди в чистом виде можно привести диалог между
рассказчиком и Кирилловым из 4 главы I части.
«– Да разве вы ездили в Америку? – удивился я. – Вы никогда не
говорили.
– Чего рассказывать. Третьего года мы отправились втроем на
эмигрантском пароходе в Американские Штаты на последние деньжишки, «чтобы
испробовать на себе жизнь американского рабочего и таким образом личным
опытом проверить на себе состояние человека в самом тяжелом его
общественном положении». Вот с какою целию мы отправились.
– Господи! – засмеялся я. – Да вы бы лучше для этого куда-нибудь в
губернию нашу отправились в страдную пору, «чтоб испытать личным опытом», а
то понесло в Америку!
– Мы там нанялись в работники к одному эксплуататору; всех нас,
русских, собралось у него человек шесть – студенты, даже помещики из своих
поместий, даже офицеры были, и все с тою же величественною целью. Ну и
работали, мокли, мучились, уставали, наконец я и Кириллов ушли – заболели,
не выдержали. Эксплуататор-хозяин нас при расчете обсчитал, вместо тридцати
долларов по условию заплатил мне восемь, а ему пятнадцать; тоже и бивали
нас там не раз. Но тут-то без работы мы и пролежали с Кирилловым в
городишке на полу четыре месяца рядом; он об одном думал, а я о другом.
– Неужто хозяин вас бил, это в Америке-то? Ну как, должно быть, вы
ругали его!
– Ничуть. Мы, напротив, тотчас решили с Кирилловым, что «мы, русские,
пред американцами маленькие ребятишки и нужно родиться в Америке или по
крайней мере сжиться долгими годами с американцами, чтобы стать с ними в
уровень». Да что: когда с
| |  скачать работу |
Диалогическая речь в романе Ф.М. Достовсекого Бесы |
