Этический выбор литературного поколения 60-х
не справился, свидетельствует распространение в мире
безграничного зла и разгул темных сил. Сотворенными человеками, мы стали
обретать «звериные» черты. Если в конце XIX – середине ХХ столетия ученые
были захвачены поисками сходства человека с приматами, дельфинами, пчелами
и другими животными, то во второй половине ХХ века они сосредоточились на
поиске уникального, «слишком человеческого». Гуманисты, желая
реабилитировать человека, закрывали рот тем, кто начинал разглядывать в
человеке зверя. Преследовались зооморфные образы Ф.Кафки: шакалы / «Шакалы
и арабы»/, собака – философ / «исследование одной собаки»/, лошадь /
«Сельский врач»/, человек-насекомое / «Превращение»/. То, что животные
могут стать людьми – это куда ни шло, но то, что люди могут превратиться в
животных, повергло гуманистов в состояние негодования. На вопрос: «Зол
человек или добр?» многоголосие голосов откликалось: «Конечно же, добр,
хорош, а вот обстоятельства плохи». Голоса вливались в поток охранительных
речей, усиливая собственный гул оправдательным «глаголом» древних: Сократа,
Платона, Ницше. «Человек поступает всегда хорошо…Всякая мораль допускает
намеренное нанесение вреда при необходимой самообороне, т.е. когда дело
идет о самосохранении» (57,83).
Не зашедшее ли это далеко самосохранение? Опираясь на Ветхий Завет,
философы оправдывают человека: начиная с Августина, который обособил Адама,
указав на то, что это его личный грех, и человечества он не касается,
заканчивая концепцией Льва Шестова. Оригинальная интерпретация событий,
имевших место в райском саду, весьма далека от традиционных христианских
толкований первородного греха. Шестов спрашивает, почему мы принимаем слова
змея за истину. «И сказал змей жене: нет, не умрете. Но знает Бог, что в
день, в который вы вкусите их /плоды/, откроются глаза ваши, и вы будете,
как боги, знающие добро и зло» (Книга Бытия 2,17). Шестов пишет, что Адам
до грехопадения был свободен и в тот момент, когда попал под власть знания,
он утратил драгоценный дар Бога – свободу. «Ибо свобода не в возможности
выбора между добром и злом, как мы обречены теперь думать. Свобода есть
сила и власть не допускать зло в мир» (81,147). Раньше человеку не из чего
было выбирать, потому что в раю не было зла. Человек не стал свободным,
отведав плодов, поскольку свобода выбирать между добром и злом, которую он
обрел через вкушение, стала его единственной свободой. Другие свободы
отошли от него, так как он избрал жизнь, основанную на знании /ratio/, а не
на вере.
Как бы то ни было, большинство философов ставят виновником
человеческих неудач – разум. Б.П.Вышеславцев указывает на два вида свободы:
отрицательную и положительную и связанные с ними явления духовного
противоборства. Бог хочет, чтобы человек был его рабом и Бог не хочет,
чтобы человек был его рабом. Эти два положения взаимно уничтожают друг
друга и тем самым доказывают, что свобода – это дело весьма тонкое и
обращаться с ней нужно осторожно.
Теория, выдвинутая этикой гуманизма, о том, что человек в состоянии
познать, что такое добро, и действовать с помощью разума, так и не смогла
стереть «печать зла» с чела человека. Еще Фрейд доказывал Конец Века, как
вину вырождающегося человека, его изначальной деструктивностью. После
первой мировой войны он был так поражён силой необузданной
разрушительности, что пересмотрел свою теорию, согласно которой существует
два вида инстинктов – секс и самосохранение. Он добавил и деструктивность,
как силу, вобравшую в себя стремление к жизни, но желание смерти.
Доказывая «человеческое, слишком человеческое», гуманистическая
концепция выделила факторы, которые отличают человека от животного: умение
смеяться, совершать беспричинные поступки, пить спиртные напитки, поступать
наперекор собственной выгоде и возможность убить себя.
Литература второй половины XX века взяла на вооружение эти признаки,
чтобы доказать, что её главный герой прежде всего ЧЕЛОВЕК. Герои пьют,
поступают наперекор собственной выгоде, кончают жизнь самоубийством, т.е.
реализуют себя как люди. При звереющем человеке строились всевозможные
баррикады и ограждения. Если раньше литература стремилась только обратить
внимание на зло, обезобразившее лик божественного творения: она
акцентировала внимание на различие между озлобленными людьми и
одухотворенными животными /волки Айтматова наделялись духом и им давались
имена, когда нелюди довольствовались только кличками; коровы и лошади
взирали с полотен Шагала человеческими глазами/, теперь литература дает
шанс герою выбирать собственное направление.
Сергей Довлатов встал на защиту человека. Он объяснял людское
озверение злом внешних обстоятельств и случайностью, которая в сей час и в
сием месте настигла «бедолагу». Он говорит, что есть предрасположенность к
добру и злу, и только «ненормальные ситуации» способны сдвинуть шкалу в
том или ином направлении. Люди выказывают равную возможность оказаться на
том или ином конце обстоятельств. Человек человеку – не друг, но и не враг,
он – «tabula rasa» / «чистая доска»/, на которой случайность поставит свой
отпечаток. «Может быть, дело в том, что зло произвольно. Что его
определяют место и время. А если говорить шире –общие тенденции
исторического момента. Зло определяется конъюнктурой, спросом, функцией его
носителя. Кроме того, фактором случайности. Неудачным стечением
обстоятельств…Одни и те же люди выказывают равную способность к злодеянию и
добродетели» (27,II, 87). Т.о. получается, что у человека нет измерений.
Конкретного человека нельзя зачислить ни в «добрые», ни в «злые», ни в
«плохие», ни в «хорошие». Сегодня – злой, завтра – добрый. Герой Довлатова
иррационален и в этой иррациональности заключена его свобода. Отсюда
«2+2=5», есть стремление освободиться от всех рамок и ограничений.
Герой Довлатова ставит перед собой вопрос: «Как быть свободным в
условиях несвободного мира? Как добыть свободу духа, свободу тела, свободу
слова?».
Несмотря на то, что автор выбирает своих героев из аутсайдеров и
маргиналов, из слоев настолько низких, что, кажется, здесь свобода сама по
себе более чем естественна, мысль о свободе живет в них. Она, конечно,
несколько аллегорична, ведь сложно из «отхожего места» сразу же перенести
свой дух к «центру мироздания». Герои «Зоны» хотят выбраться из смрадных
задворок казарменного мира. Хотят в равной степени и заключенные и охрана.
Вера в свободу у этих людей непоколебима, поскольку они живут в стране,
которая построена на вере в точные хронологические расчеты: через четыре,
пять – шесть месяцев здесь будет город – сад.
Караульные вышки, щелястые нужники, тюремные камеры с тропами параш,
запах хлорки, смешанный с аммиаком – вот опознавательный аромат мест, где
думают о свободе.
Вырваться из воздуха, пропитанного испарениями «дна», мечтают не
только герои «Зоны», но и герои повести Л.Габышева «Одлен, или Воздух
свободы». Свобода для них – это самое ценное, неслучайно на зоне клянутся:
«Век свободы не видать». Запах смрадных казематов детской исправительной
колонии не сумел «забить» запахи воздуха воли и главный герой – Глаз –
живет мечтой выбраться на волю. Но, попадая в верхний уровень бытия,
«отравляется» чистым глотком воздуха СВОБОДЫ. Так и герой Довлатова,
заключенный Чичеванов, досиживающий последние сутки длительных двадцати
лет, бежит из колонии и напивается. За побег он получает еще четыре года.
Чичеванов дико боялся свободы, потому и задохнулся. Привыкнув к
безвоздушному пространству, герой отравляется чистым глотком воздуха.
Подобная история происходит и с братом Борисом, который на воле заболевал.
Герои тянуться к свободе, желают получить ее, но не знают, что с ней
делать: Лили на землю воду –
Нету колосьев – чудо!
Мне вчера дали свободу…
Что я с ней делать буду?
В.Высоцкий.
Довлатов, описывая окружение «Зоны», акцентирует внимание на то, что
люди далеко не ушли, и их свобода условна: селятся прямо за забором
колонии. Эмигранты объясняют свое желание уехать - дальнейшей свободой
детей, внуков. Однако эмиграция начинается с дивана – микромира,
защищающего героя от убийственной свободы. У Довлатова есть герои,
«обреченные на счастье», есть у него и герои, «обреченные на свободу». Это
герои, которые завидуют невольникам и рабам. Волнистым попугайчикам Феде и
Клаве, сидящим в клетке под тяжелым платком. Ведь им так хорошо в неволе.
Великий инквизитор Достоевского оказался прав, сказав, что люди не
любят свободу и очень боятся ее, а ищут какую-то опору в жизни в виде
хлеба, авторитета и чуда.
Как в шестовском понимании свободы, герой Довлатова от свободы внешней
попадает в несвободу внутреннюю: библия на чужом языке и т.д. Капитан Буш
выведет
| |  скачать работу |
Этический выбор литературного поколения 60-х |
