Этический выбор литературного поколения 60-х
» – это история героя, переданная через историю
его вещей. У Джеймса Хедли Чейза есть роман, название которого легко
перефразировать: «Весь мир …в чемодане». Символ свободы – одинокий
путешествующий человек. Но путешествующий налегке. Стремящийся уравнять
свободу жизни со свободой смерти: когда Александр Македонский умирал, он
попросил в крышке гроба сделать два отверстия для рук, чтобы показать миру,
что он ничего не взял.
Чемодан у Довлатова – это не только атрибут путешествия, но и
выразитель эмоционального отношения к миру. Чемодан – символ предательства
и изгнания. Не случайно взгляд бросающей героя Любимой сравнивается с
чемоданом: «Наступила пауза еще более тягостная. Для меня. Она-то была
полна спокойствия. Взгляд холодный и твердый, как угол чемодана» (27,232).
Автор действует на уровне переосмысления: вещь-человек /гоголевская
традиция/, вещь-символ /символизм/, человек-символ /традиция
постмодернизма/, то есть объединяет в своем прозаическом опыте опыт других
эпох.
Но если в традиции постмодернизма путешествие выступает как способ
изучения мироздания и души героя, то у Довлатова путешествие – ненужный и
тягостный процесс. Получив от автора свободу передвижения, герой мечтает о
статике. Сравнивая с произведением Валерии Нарбиковой «…и путешествие…», мы
понимаем, что для нее путешествие – это не только способ передвижения тела,
но и полет души: «Однажды в студеную зимнюю пору шел поезд. В купе сидели
двое господ. Они ехали в одну и ту же сторону…» – «А где у русского душа?»,
то есть путешествие – это просто предлог поговорить о человеке, распознать
его сущность, путешествие – это проверка на выживаемость и
приспособленность к Миру. У Довлатова, например, в «Дороге в новую
квартиру» переезд связан с идеей потери и катастрофизма: выцветшие, залитые
портвейном обои, безвкусная обстановка, убогие дешевые вещи, человеческое
одиночество, - все выносится на обозрение «чужому люду». Когда из дома
выносят все вещи, комната начинает напоминать корабль, потерпевший
кораблекрушение: обломки грампластинок, старые игрушки… Сотни глаз смотрят
на героя через посредство его вещей. Человек вне комнаты выглядит
потерянным и обнаженным. Хозяйка дома Варя Звягинцева начала казаться уже
совсем немолодой, не такой красивой, а какой-то дешевой и пустой, как и ее
мебель. Будто скинули бутафорскую маску и припомнилась таинственная и
эксцентричная бунинская героиня / «Дело корнета Елагина»/, живущая в
комнате с портьерами в виде крыльев летучей мыши, в мире загадочном и
таинственном. Только сразу же после убийства комната начинает казаться
неопрятной и жалкой, героиня безобразной и старой, будто после прекрасного
бала вещи, отыгравшие блестящую роль, теряют свою силу и духовное
содержание: вместо бесценного бриллианта – дешевый стеклярус, вместо
красивого лица – несвежий грим. Режиссер Малиновский небрежно бросает
фразу, которая полностью характеризует происходящее: Вещи катастрофически
обесценивают мир и человека в нем живущего. Переезд уничтожает человека,
когда последний пытается захватить с собой целый мир /свой мир/, он не
получает на это право.
Однажды Сергей Довлатов сравнил корову с чемоданом: «Есть что-то
жалкое в корове, приниженное и отталкивающее в ее покорной безотказности.
Хотя, казалось бы, и габариты, и рога. Обыкновенная курица, и та выглядит
более независимо. А эта – чемодан, набитый говядиной и отрубями»
(27,II,191). Не намек ли это на тело, которое, как непосильная ноша, тянет
человека к искушениям и желаниям? Отказаться ли от вещей, чтобы обрести
желанное спокойствие и желанную свободу, или же держаться за них до самой
смерти, до самого Конца?
§7. Стилевые особенности прозы Довлатова.
«Я » автора и «я» героя – проблемы взаимодействия
В последние десятилетия стилевая проблематика стала очень актуальной.
Вне проблемы стиля немыслимо никакое искусствоведение, а уж тем более
литературоведение. Так случилось, что для теории стиля в ее проекции на
литературную и литературно-критическую проблематику 60 – 70-х годов
актуальнее оказалось исследование такого фактора стиля, как духовное
содержание творчества. В трактовке стиля существуют две традиции – это
стиль как индивидуальность /своеобразие/ и стиль как система выразительных
средств, как художественная форма.
О стиле как индивидуальности, стиле как своеобразии представление
возникло на ранних стадиях самой новейшей теории стиля. «Стиль» в
европейском искусствоведении связан с торжеством позднего романтизма как
направления, с его культом индивидуальности, личности как таковой. С этого
времени в теории стиля на первый план выдвигают начало индивидуальности,
личности, неповторимости, своеобразия. Но бывает и так, что собственно
индивидуальное, неповторимое, своеобразное официально не допускается и даже
преследуется, а выражается лишь нелегально и полулегально: так было у
Андрея Рублева и Даниила Черного, так было у первых мастеров Возрождения,
незаметно вводивших в библейские сюжеты свое своеобразие, свой
художественный почерк, свой взгляд на вещи. Владимир Иванович Гусев,
известный специалист в области теории литературы, посвятил многолетние
труды изучению стилевого многообразия советской литературы 60 – 70-х
годов. Он писал, что стиль не сводится к индивидуальному, что еще во
времена Аристотеля стиль не был тождествен своеобразности и неповторимости.
Да и не может он быть только индивидуальным, ибо само искусство не сводится
к неповторимости и индивидуальности, хотя эти факты «колоссальнейше важны»
(26,80). Стиль и возникал, чтобы обозначить собой всю целостность, весь
объем творчества, противопоставляя «индивидуальность» чистую и скрытую
традицию /то есть учет предшествующей и окружающей жизни и культуры, хотя
бы и путем отталкивания от нее и отрицания/. Ведь духовное содержание и
социальный опыт существования и будут существовать вечно и принадлежат не
одному, а многим. Словом, стиль понимается как новизна. А раз «ничто не
ново под Луной», то, следовательно, стиль – традиционное «своеобразие»
закономерностей.
«Говорить о художнике – значит выявлять, обнаруживать скрывающуюся в
его произведениях тенденцию».
Лев Шестов.
В этой концепции «слияния и неразрывности автора и героя» имеется
множество противоречий. Поскольку к написанию автобиографического
произведения подталкивает любопытство к себе как таковому и к себе как к
Другому.
Ч.Гликсберг писал: «человек сегодня отступает в крепость собственного
«я» для того, чтобы убедиться, что он не знает самого себя»
(77,16).Незнание самого себя закономерно, поскольку при отстранении от
себя: разделении на «я» как данность и «я» как наблюдателя этой данности,
появляются множество открытий. Эти два я объединены одним жизненным
пространством. Одно «я» стоит в центре этого пространства, другое «я»
ограничивает собою это жизненное пространство. Поэтому независимо от стиля,
от отступления к другим людям, фактам, событиям, идеям – так или иначе
всегда осуществляется я от «я», отчет я от «я». «Показания индивида о себе
самоценны, самоигральны, ибо относятся не к «фактам», не к внеличной
истине, а к правде» (9,108).
В автобиографии интересней всего совпадение – несовпадение героя и
повествователя. Вольное и невольное озарение потемок чужой души. Ведь
всякая чужая душа интересна и важна, поскольку это особенная душа. Тайна
неповторимости, особости захватывает нас независимо от масштаба личности
того, кто рассказывает о себе. Сама выпуклость – Я уже причина интереса. Мы
жаждем добраться до дна любого «я». Ведь другого такого «я» нет. Это как
раз то, что позволяет себя ухватить в себе самом. Мы не восхищаемся, не
любим Другое «я», оно лишь созерцаемо нами для того, чтобы разглядев его,
разглядеть и себя. Но зачастую повествующий о себе Я не есть точное «я». Он
таков, каким видит себя на самом деле, он что-то выдумывает, что-то
предполагает о себе. Это подобно тому, как не узнаешь свой голос,
записанный на магнитофонную ленту, потому что слышишь его «ушами», а не
гортанью. Говоря о себе искренне, как о я, ты ошибаешься еще и потому, что
говоришь о я, а не о «я». О каком совпадении рассказчика и героя можно
тогда говорить? Jcherzalling /рассказ от первого лица/ - необходим, потому
что современный человек имеет право быть одновременно истцом, ответчиком и
высшим судьей своего существования. Но правильно ли он себя оценивает, это
извечный вопрос, так как: «В человеке всегда есть что-то, что только сам он
может открыть в свободном акте самосознания и слова» (11,98).
Толстой когда-то сказал, что лучший вид литературы – это
автобиография. Автобиография, прежде всего, это наибольшая степе
| |  скачать работу |
Этический выбор литературного поколения 60-х |
