Фантастика и реальность в романе М.А.Булгакова Мастер и Маргарита
глыба храма со сверкающим чешуйчатым покровом. Но он
угасал во мгновение, и храм погружался в темную бездну. Несколько раз он
вырастал из нее и опять проваливался, и каждый раз этот провал
сопровождался грохотом катастрофы.
Другие трепетные мерцания вызывали из бездны противостоящий храму на
западном холме дворец Ирода Великого, и страшные безглазые золотые статуи
взлетали к черному небу, простирая к нему руки. Но опять прятался небесный
огонь, и тяжелые удары грома загоняли золотых идолов во тьму».
Конфликт бродячего философа с всесильным прокуратором предстает новой своей
стороной – трагедией власти, лишенной опоры в духе.
Во второй части романа исподволь складывается отвлеченно справедливое,
условное разрешение судеб, которое можно назвать проекцией личностей и
деяний в бесконечность. Если, разумеется, в личностях и деяниях есть чему
проецироваться в бесконечность.
Где-то в отвлеченной бесконечности сходятся, наконец, как две вечно
стремящиеся друг к другу параллели, Понтий Пилат и Иешуа. Уходит в
бесконечность вечным спутником Иешуа Левий Матвей – фанатизм, что тотчас
вырос из христианства, порожденный им, преданный ему и в корне ему
противоположный. Навсегда соединяются там, в бесконечности, Мастер и
Маргарита.
И нет бесконечности для Берлиоза. В жизни этого авторитетного редактора
журнала и председателя МАССОЛИТа точка ставится в тот самый момент, когда
его накрывает трамвай. Впрочем, и ему выдается из будущего одно мгновение,
чтобы все было ясно. «Вы всегда были горячим проповедником той теории, -
обращается Воланд к ожившим, полным мысли и страдания глазами мертвого
Берлиоза, - что по отрезании головы жизнь в человеке прекращается, он
превращается в золу и уходит в небытие… Да сбудется же это! Вы уходите в
небытие, а мне радостно будет из чаши, в которую вы превращаетесь, выпить
за бытие!»
Но что может получить в этой бесконечности Мастер, кроме уже принадлежащей
ему любви Маргариты?
Мастеру Булгаков предлагает удовлетворение творчеством – самим творчеством.
И – покой. Причем, оказывается, в бесконечностях романа это не самая
высокая награда.
«Он прочитал сочинение мастера … - говорит от имени Иешуа Левий Матвей,
обращаясь к Воланду, - и просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и
наградил его покоем. Неужели тебе трудно это сделать, дух зла?
- Мне ничего не трудно сделать, - ответил Воланд, - и тебе это хорошо
известно. – Он помолчал и добавил: - А что же вы не берете его к себе в
свет?
- Он не заслужил света, он заслужил покой, - печальным голосом проговорил
Матвей».
Эта четкая и вместе с тем беспокоящая своей неуловимой недосказанностью
формула: «Он не заслужил света, он заслужил покой» - складывалась у
Булгакова исподволь, томила его давно и, следовательно, случайностью не
была.
Первая сохранившаяся запись этой темы (она цитировалась выше) в рукописи
1931 года: «Ты встретишь там Шуберта и светлые утра…»
Позже, в тетради, среди текстов которой дата: «1-е сентября 1933», -
конспективный набросок: «Встреча поэта с Воландом. Маргарита и Фауст.
Черная месса. – Ты не поднимаешься до высот. Не будешь слушать мессы. Но
будешь слушать романтические…» Фраза не закончена, далее еще несколько
слов, и среди них отдельное: «Вишни».
И это очень ранний набросок: Булгаков еще называет своего будущего героя
поэтом, а «черная месса», вероятно, прообраз великого бала у сатаны. Но «Ты
не поднимаешься до высот. Не будешь слушать мессы…» – явно слова Воланда:
это решение судьбы героя. Воланд говорит здесь не о «черной мессе», а о
синониме того, что Булгаков позже назовет словом «Свет». (Образ «вечной
мессы», «вечной службы» в одном из произведений Булгакова к тому времени
уже существовал: в пьесе «Кабала святош», в сцене «В соборе», архиепископ
Шаррон, превращая исповедь в донос и дьявольски искушая Мадлену Бежар,
обещает ей эту самую «вечную службу», именуемую в религии «спасением»:
«Мадлена. Хочу лететь в вечную службу. Шаррон. И я, архиепископ, властью,
мне данною, тебя развязываю и отпускаю. Мадлена. (плача от восторга).
Теперь могу лететь!» и «мощно» поет орган, завершая это вызванное обманом
предательство.)
Вместо «вечной мессы» Воланд дарует герою другое – «романтические…».
Вероятно, музыку Шуберта, которую неизменно обещает Мастеру автор – от
первых набросков и до самой последней, окончательной редакции романа.
Романтическую музыку Шуберта и «вишни» – вишневые деревья, окружающие
последний приют.
В 1936 году картина обещанной мастеру награды почти сложилась. Воланд
развертывает ее так:
«Ты награжден. Благодари бродившего по песку Иешуа, которого ты сочинил, но
о нем более никогда не вспоминай. Тебя заметили, и ты получишь то, что
заслужил. Ты будешь жить в саду, и всякое утро, выходя на террасу, будешь
видеть, как гуще дикий виноград оплетает твой дом, как, цепляясь, ползет по
стене. Красные вишни будут усыпать ветви в саду. Маргарита, подняв платье
чуть выше колен, держа чулки в руках и туфли, вброд будет переходить через
ручей.
Свечи будут гореть, услышишь квартеты, яблоками будут пахнуть комнаты дома…
исчезнет из памяти дом на садовой, страшный босой, но исчезнет мысль о Га-
Ноцри и о прощенном игемоне. Это дело не твоего ума. Ты никогда не
поднимешься выше, Иешуа не увидишь, ты не покинешь свой приют».
В ранних редакциях действие романа происходило летом, и вишневые деревья в
обещанном Мастеру саду были усыпаны плодами; в окончательном тексте – май,
и Мастера ждут вишни, «которые начинают зацветать». А в Маргарите,
переходящей ручей, подобрав платье, - отзвук Шуберта, образы бегущего ручья
и женщины из песенного цикла Шуберта «Прекрасная мельничиха».
«Квартеты» в окончательном тексте Булгаков уберет. Но они все-таки будут
тревожить его, и незадолго до смерти, в конце 1939 года, в письме,
расспрашивая Александра Гдешинского о музыке детства, он спросит отдельно о
домашних квартетах в семье Гдешинских. «Твои вопросы возбудили во мне такой
наплыв воспоминаний… - отвечал Гдешинский. – 1. Играли ли у нас в семье
когда-либо квартеты? Чьи? Какие?..» Разумеется, играли. Булгаков ведь и
спрашивает потому, что помнит, что играли. Гдешинский называет имена
Бетховена, Шумана, Гайдна. И, разумеется, Шуберта…
Но и в тексте 1936 года внятно звучит мотив неполноты назначенной Мастеру
награды: «Ты никогда не поднимешься выше, Иешуа не увидишь…»
Почему же все-таки «покой», если существует что-то более высокое – «свет»,
почему Мастер не заслужил самой высокой награды?
Вопрос волнует читателя, заставляет размышлять критика. И. И. Виноградов
ищет ответ в неполноте самого подвига Мастера: «…в какой момент, после
потока злобных, угрожающих статей, он поддается страху. Нет, это не
трусость, во всяком случае, не та трусость, которая толкает к
предательству, заставляет совершить зло… Но он поддается отчаянию, он не
выдерживает враждебности, клеветы, одиночества». В. Я. Лакшин видит причину
в несходстве Мастера с Иешуа Го-Ноцри: «Он мало похож на праведника,
христианина, страстотерпца. И не оттого ли в символическом конце романа
Иешуа отказывается взять его к себе «в свет», а придумывает для него особую
судьбу, награждая его покоем», которого так мало знал в своей жизни
Мастер». Н. П. Утехин – в несходстве судьбы и личности создавшего его
писателя («Пассивный и созерцательный характер Мастера был чужд энергичному
и деятельному, обладающему всеми качествами борца Булгакову»). М. О.
Чудакова пробует найти ответ за пределами романа – в биографии писателя.
В судьбе Мастера М. О. Чудакова видит разрешение «проблемы вины», якобы
проходящей через все творчество – через всю жизнь – Михаила Булгакова.
«Вины», которую Мастер не может искупить, ибо «никто не может сам дать себе
полного искупления». Обращая внимание на то, что Мастер «входит в роман без
прошлого, без биографии», что единственная видимая нам нить его жизни
«ведет начало уже от возраста зрелости», исследовательница делает вывод,
что Булгаков рассказывает нам о своем герое не все, что остается нечто
видимое только автору и его герою и укрытое от глаз читателя, что именно
Мастеру (и Иешуа, решающему его судьбу) "виднее», что заслужил Мастер и
«все ли сказал, что знал, видел и передумал».
Чего не сказал, что утаил от нас мастер, в чем заключается его вина»,
исследовательница не говорит, но что «вина» эта велика, не сомневается:
«Романтический Мастер тоже в белом плаще с кровавым подбоем, но подбой этот
останется, не видим никому, кроме автора». Напомню – пурпурную кайму на
белом своем плаще Понтий Пилат носит по праву знатности, и в романе
Булгакова она недаром ассоциируется с цветом крови («В белом плаще с
кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой…»): Понтий Пилат – воин,
жестокий в
| |  скачать работу |
Фантастика и реальность в романе М.А.Булгакова Мастер и Маргарита |
