Феноменология духа в сказках в свете аналитической психологии Юнга
ою жажду2, и юноша,
1 В сказке братьев Гримм (I, Mr. 55: Marienkind) в запретной комнате
находится «триединство», что мне кажется весьма примечательным.
2 Уже Aelian (De nature animalium, I, 47) сообщает, что Аполлон
приговорил воронов к жажде, так как один лукавый ворон слишком долго
пребывал у водного источника. В немецком фольклоре говорится, что месяц
червень, или август, ворон должен страдать от жажды. В качестве причины
приводится следующее: он один не сокрушался о смерти Христа, или то, что
когда он был послан Ноем искать сушу — то не возвратился. (Panzer.
Zeitschrift ffir deutsche Mythologie II. P. 171, и Abhler. Kleinere
Schriften zur Marchenforschung I, 3. О вороне как аллегории зла см. также
исчерпывающее изложение у Rahner. Erdgeist und Himmelsgeist in der
patristischen Theologie. С другой стороны, ворон находится в тесной связи с
Аполлоном как исцелившее его животное. В Библии также упоминается о нем в
положительном смысле: «Дает скоту пищу его и птенцам ворона, взывающим к
Нему» (Пел. 146, 9); «Кто приготовляет ворону корм его, когда птенцы его
кричат к Богу, бродя без пищи» (Иов. 38, 41). Подобное в Лк. 12:24. Как
подлинные «угодливые духи» встречаются они в Книге Царств (3 Цар. 17, 4:17,
6), где они ежедневно приносят Ахаву пищу.
побуждаемый добродетельным состраданием, утоляет его не губкой, иссопом и
уксусом, а освежающей водой. Вслед за этим тотчас падают три гвоздя, и
ворон улетает через открытое окно. Тем самым злой дух опять оказывается на
свободе, превращается в охотника, похищает принцессу вдругорядь и запирает
её на сей раз на земле, в своей охотничьей хижине. Тайный умысел частично
разоблачен: принцесса из сверхмира перенесена в человеческий мир, что без
содействия злого духа и человеческого непослушания, очевидно, было бы
невозможно.
Но так как и в человеческом мире, охотник за душой оказывается
властелином принцессы, то герой должен вновь вмешаться, выманив хитростью
(как мы уже знаем) четырёхногую лошадь у ведьмы и сокрушив, тем самым, силу
колдуна. Именно троичностью заклят ворон, и одновременно она является силой
злого духа. Но это — две разные троичности, которые имеют противоположную
направленность.
Из совершенно другой области, а именно из области психологического
опыта, мы знаем, что дифференцируются, т. е. могут стать сознательными три
из четырёх функций сознания, однако одна функция остается связанной с
родной почвой, с бессознательным, и называется она — низшей,
соответственно, «неполноценной» функцией. Она-то и представляет собой
ахиллесову пяту доблестного сознания. Где-нибудь сильный — слаб, разумный —
глуп, хороший — плохи т. д.; и обратное так же верно. Согласно нашей
сказке, троичность представляется как изувеченная четверичность. Если бы
можно было приложить одну ногу к трём другим, то возникла бы целостность.
Как гласит загадочная аксиома Марии1: «из третьего становится Единое (как)
четвертое». Вероятно, когда из третьего получается четвёртое, то тем самым
одновременно возникает единство. Одна, пропавшая часть, которой обладают
волки Великой матери, является только лишь четвертью, но она, однако,
составляет вместе с тремя другими ту целостность, в которой снимается
противоречие и разрешается конфликт.
Как теперь объяснить, что одна четверть, как свидетельствует
символика, является также и троичностью? Здесь символика сказки бросает нас
на полный произвол, и мы вынуждены прибегнуть к помощи психологических
фактов. Я прежде говорил, что три функции могут быть дифференцированы, и
только одна пребывает в плену бессознательного. Это определение все же
следует уточнить. Как показывает опыт, дифференциация, лишь
приблизительная, удаётся одной функции, которая вследствие этого называется
высшей, или главной функцией; она составляет (наряду с
1 Ср. Psychologie und Alchemie.
экстра- и интроверсией) тип сознательной установки. Этой функции пособляют
одна или две, более или менее дифференцированные вспомогательные функции,
которые, однако, почти никогда не достигают такой же степени
дифференциации, или пригодности к произвольному использованию. Поэтому они
обладают более высокой степенью спонтанности по сравнению с главной
функцией, которая в значительной степени оказывается надёжной и уступчивой
по отношению к нашему намерению. Четвёртая, низшая функция, оказывается
недоступной для нашей воли. То она предстает как кобольд, вызывающий
забавные неполадки, то как deux ex machina. Всегда, однако, она является и
действует sua sponte. Из этого изложения следует, что даже
дифференцированные функции лишь отчасти освободились от укоренённости в
бессознательном, в остальном же они прочно в нем засели и действуют под его
господством. Трём дифференцированным функциям, которые находятся в
распоряжении Я, соответствуют три бессознательные части, ещё не
оторвавшиеся от бессознательного1. И так же, как трем сознательным и
дифференцированным частям функций противостоит четвёртая,
недифференцированная функция как более или менее мучительный и мешающий
фактор — точно так же высшая функция представляется злейшим врагом в
отношении к бессознательному. Нельзя обойти молчанием особую уловку: как
чёрт любит рядиться в ангела, так и низшая функция — тайным и коварным
образом — оказывает влияние по преимуществу на главную функцию, так как
последняя больше всего её подавляет2.
Это, увы, несколько абстрактное отступление необходимо для того, чтобы
мало-мальски прояснить хитрые и иносказательные связи нашей — как
обыкновенно говорят — «просто детской сказки». Обе противоположные
троичности — одна, заклинающая зло, и другая, представляющая его силу —
похожи, так сказать, как две капли воды на функциональную структуру нашей
психики — сознание и бессознательное. Сказка как спонтанный, наивный и
нерефлексируемый продукт души не может высказывать ничего другого, кроме
того, что же собственно из себя представляет душа. Поэтому не только наша
сказка, но и бесчисленные другие сказки делают то же самое.
Наша сказка на редкость отчётливо показывает, с одной стороны, полную
противоречивость архетипа духа, с другой — запутанную сыгранность антиномий
по достижению одной большой цели — наивысшего осознавания. Юный свинопас,
1 В одной северной сказке [Norwegen. Nr. 24: Die drei Prinzessinnen im
Weissland] три принцессы, которых надо выручить, изображены воткнутыми в
землю по шею.
2 К учению о функциях ср.: Psychologische Typen.
который из животно-чувственной бездны взбирается на гигантское мировое
древо и уже совсем наверху, в светлом сверхмире обнаруживает свою деву-
Аниму, знатную принцессу, — символизирует восхождение сознания из чуть ли
не животных областей к многообещающей вершине, откуда сознанию раскрывается
самый широкий горизонт1. Когда мужское сознание достигает этой высоты, то
там оно встречает своё женское соответствие, Аниму2. Она — персонификация
бессознательного. Их встреча показывает, насколько неподходящим является
обозначение бессознательного как «подсознания». Оно не только «под
сознанием», но также над ним, и уже с давних пор над ним, так что герою
нужно именно карабкаться к нему, и с большим трудом. Однако это «высшее»
бессознательное ни в коем случае не является сверхсознанием в том смысле,
что тот, кто его достиг (как наш герой), будет возвышаться над
«подсознанием» примерно так же, как он возвышается над поверхностью земли.
Напротив, он делает досадное открытие, что его высокая и светлая Анима,
принцесса души, там уже заворожена и так же несвободна, как птица в золотой
клетке. Он может, правда, похвастаться, что преодолел низину чуть ли не
животной тупости, однако его душа находится во власти злого духа, мрачного
отцовского имаго из преисподней в образе ворона, этого известного
териоморфного облика черта. Зачем герою нужны эта высота и широкий
горизонт, если его возлюбленная душа томится в плену? Более того, она даже
принимает участие в игре преисподнего мира и, по-видимому, склонна
препятствовать и мешать юноше в раскрытии тайны своей неволи, запрещая ему
входить в комнату. Украдкой (именно через запрет) она всё же приводит его к
этому. Всё это напоминает ситуацию, как если бы бессознательное имело две
руки, причём одна всегда делает нечто супротив второй. Принцессе и хочется
и не хочется быть освобожденной. Злой дух, очевидно, именно на этом и
попался в ловушку: он собирался, по-видимому, похитить для себя прекрасную
душу светлого верхнего мира, что он, вероятно, мог сделать в качестве
крылатой сущности, но вместе с тем он не рассчитывал, что и сам будет
изгнан в этот верхний мир. Хотя он — и тёмный дух, но и он страждет света.
В этом его тайное оправдание, тогда как изгнание означает наказание за то,
что он взял на себя лишнее. До тех пор, пока злой дух заточен в верхнем
миру, принцесса также не может опуститься на землю, и — герой исчезает в
раю. Тут он, однако, совершает грех
1 Речь идёт о типичной энантиодромии: на этом пути выше не подняться,
но должно реализовать ещё и другую сторону своей сущности и для этого
спуститься вниз.
2 Юноша задаётся вопросом, взглянув на большое
| |  скачать работу |
Феноменология духа в сказках в свете аналитической психологии Юнга |
