Формализм как школа
кий голос всегда может быть только
вторым голосом в слове. Только второй голос — чистое отношение — может быть
до конца безобъектным, не бросать образной, субстанциональной тени.
Писатель — это тот, кто умеет работать на языке, находясь вне языка, кто
обладает даром непрямого говорения.
Выразить самого себя — это значит сделать себя объектом для другого и для
себя самого («действительность сознания»). Это первая ступень объективации.
Но можно выразить и свое отношение к себе как объекту (вторая стадия
объективации). При этом собственное слово становится объектным и получает
второй — собственный же — голос. Но этот второй голос уже не бросает (от
себя) тени, ибо он выражает чистое отношение, а вся объективирующая,
материализующая плоть слова отдана первому голосу.
Мы выражаем свое отношение к тому, кто бы так говорил. В бытовой речи это
находит свое выражение в легкой насмешливой или иронической интонации (К.а-
ренин у Л. Толстого [9]), интонацией удивленной, непонимающей, вопрошающей,
сомневающейся, подтверждающей, отвергающей, негодующей, восхищенной и т.п.
Это довольно примитивное и очень обычное явление двуголосости в разговорно-
бытовом речевом общении, в диалогах и спорах на научные и другие
идеологические темы. Это довольно грубая и мало обобщающая двуголосость,
часто прямо персональная: воспроизводятся с переакцентуацией слова одного
из присутствующих собеседников. Такой же грубой и мало обобщающей формой
являются различные разновидности пародийной стилизации. Чужой голос
ограничен, пассивен, и нет глубины и продуктивности (творческой,
обогащающей) во взаимоотношении голосов. В литературе — положительные и
отрицательные персонажи.
Во всех этих формах проявляется буквальная и, можно сказать, физическая
двуголосость.
Сложнее обстоит дело с авторе где он, по-видимому, не реализуется в слове.
Увидеть и понять автора произведения — значит увидеть и понять другое,
чужое сознание и его мир, то есть другой субъект («Du»). При объяснении —
только одно сознание, один субъект; при понимании — два сознания, два
субъекта. К объекту не может быть диалогического отношения, поэтому
объяснение лишено диалогических моментов (кроме формально-риторического).
Понимание всегда в какой-то мере диалогично.
Различные виды и формы понимания. Понимание языка знаков, то есть понимание
(овладение) определенной знаковой системы (например, определенного языка).
Понимание произведения на уже известном, то есть уже понятом, языке.
Отсутствие на практике резких границ и переходы от одного вида понимания к
другому.
Можно ли говорить, что понимание языка как системы бессубъектно и вовсе
лишено диалогических моментов? В какой мере можно говорить о субъекте языка
как системы? Расшифровка неизвестного языка: подстановка возможных
неопределенных говорящих, конструирование возможных высказываний на данном
языке.
Понимание любого произведения на хорошо знакомом языке (хотя бы родном)
всегда обогащает и наше понимание данного языка как системы.
От субъекта языка к субъектам произведений. Различные переходные ступени.
Субъекты языковых стилей (чиновник, купец, ученый и т. п.). Маски автора
(образы автора) и сам автор.
Социально-стилистический образ бедного чиновника. титулярного советника
(Девушкин, например). Такой образ, хотя он и дан способом самораскрытия,
дан как он (третье лицо), а не как ты. Он объектен и экземплярен. К нему
еще нет подлинно диалогического отношения.
Приближение средств изображения к предмету изображения как признак реализма
(самохарактеристики голоса, социальные стили, не изображение, а цитирование
героев как говорящих людей).
Объектные и чисто функциональные элементы всякого стиля.
Проблема понимания высказывания. Для понимания и необходимо прежде всего
установление принципиальных и четких границ высказывания. Смена речевых
субъектов. Способность определять ответ. Принципиальная ответность всякого
понимания. «Канитферстанд»[10]
При нарочитой (сознательной) многостильности между стилями всегда
существуют диалогические отношения[11] . Нельзя понимать эти
взаимоотношения чисто лингвистически (или даже механически).
Чисто лингвистическое (притом чисто дескриптивное) описание и определение
разных стилей в пределах одного произведения не может раскрыть их смысловых
(в том числе и художественных) взаимоотношений. Важно понять тотальный
смысл этого диалога стилей с точки зрения автора (не как образа, а как
функции). Когда же говорят о приближении средств изображения к
изображаемому, то под изображаемым понимают объект, а не другой субъект
(ты).
Изображение вещи и изображение человека (говорящего по своей сущности).
Реализм часто овеществляет человека, но это не есть приближение к нему.
Натурализм с его тенденцией к каузальному объяснению поступков и мыслей
человека (его смысловой позиции в мире) еще более овеществляет человека.
«Индуктивный» подход, якобы свойственный реализму, есть, в сущности,
овеществляющее каузальное объяснение человека. Голоса (в смысле
овеществленных социальных стилей) при этом превращаются просто в признаки
вещей (или симптомы процессов), им уже нельзя отвечать, с ними уже нельзя
спорить, диалогические отношения к таким голо сам погасают.
Степени объектности и субъектности изображенных людей (resp. [12]
диалогичность отношения к ним автора) в литературе резко различны. Образ
Девушкина в этом отношении принципиально отличен от объектных образов
бедных чиновников у других писателей. И он полемически заострен против этих
образов, в которых нет подлинно диалогического ты. В романах обычно даются
вполне конченные и подытоженные с точки зрения автора споры (если, конечно,
вообще даются споры). У Достоевского — стенограммы незавершенного и
незавершимого спора. Но и всякий вообще роман полон диалогических обертонов
(конечно, не всегда с его героями). После Достоевского полифония властно
врывается во всю мировую литературу.
В отношении к человеку любовь, ненависть, жалость, умиление и вообще всякие
эмоции всегда в той или иной степени диалогичны.
В диалогичности (resp. субъектности своих героев) Достоевский переходит
какую-то грань, а его диалогичность приобретает новое (высшее) качество.
Объектность образа человека не является чистой вещностью. Его можно любить,
жалеть и т. п., но главное — его можно (и нужно) понимать. В художественной
литературе (как и вообще в искусстве) даже на мертвых вещах (соотнесенных с
человеком) лежит отблеск субъективности.
Объектно понятая речь (и объектная речь обязательно требует понимания — в
противном случае она не была бы речью, — но в этом понимании диалогический
момент ослаблен) может быть включена в каузальную цепь объяснения.
Безобъектная речь (чисто смысловая, функциональная) остается в
незавершенном предметном диалоге (например, научное исследование).
Сопоставление высказываний-показаний в физике. Текст как субъективное
отражение объективного мира, текст — выражение сознания, что-то
отражающего. Когда текст становится объектом нашего познания, мы можем
говорить об отражении отражения. Понимание текста и есть правильное
отражение отражения. Через чужое отражение к отраженному объекту.
Ни одно явление природы не имеет «значения», только знаки (в том числе
слова) имеют значения. Поэтому всякое изучение знаков, по какому бы
направлению оно дальше ни пошло, обязательно начинается с понимания.
Текст — первичная данность (реальность) и исходная точка всякой
гуманитарной дисциплины. Конгломерат разнородных знаний и методов,
называемый филологией, лингвистикой, литературоведением, науковедением и т.
п. Исходя из текста, они бредут по разным направлениям, выхватывают
разнородные куски природы, общественной жизни, психики, истории, объединяют
их то каузальными, то смысловыми связями, перемешивают констатации с
оценками. От указания на реальный объект необходимо перейти к четкому
разграничению предметов научного исследования. Реальный объект — социальный
(общественный) человек, говорящий и выражающий себя другими средствами.
Можно ли найти к нему и к его жизни (труду, борьбе и т. п.) какой-либо иной
подход, кроме как через созданные или создаваемые им знаковые тексты. Можно
ли его наблюдать и изучать как явление природы, как вещь. Физическое
действие человека должно быть понято как поступок, но нельзя понять
поступка вне его возможного (воссоздаваемого нами) знакового выражения
(мотивы, цели, стимулы, степени осознанности и т. п.). Мы как бы заставляем
человека говорить (конструируем его важные показания, объяснения, исповеди,
признания, доразвиваем возможную или действительную внутреннюю речь и т.
п.). Повсюду действительный или возможный текст и его понимание.
Исследование становится спрашиванием и беседой, то есть диалогом. Природу
мы не спрашиваем, и она нам не отвечает. Мы ставим вопросы себе и
определенным образом организуем наблюдение или эксперимент, чтобы получить
ответ. Изучая человека, мы повсюду ищем и находим знаки и стараемся понять
их значение.
Нас интересуют прежде всего конкретные формы текстов и конкретные условия
жизни текстов, их взаимоотношения и взаимодействия.
Диалогические отношения между высказываниями, пронизывающие также изнутри и
отдельные высказывания, о
| |  скачать работу |
Формализм как школа |
