И. А. Бунин и его проза
дела». Вдобавок он пребывает «всегда во хмелю—от нервности, от жары, от
табаку, от виски» и сам сжигает себя. Он неглуп и чувствует, что впереди у
него лишь пустота. И только там, в индийских тропиках, куда забросила его
судьба, по временам начинает его охватывать «тоска какого-то бесконечно
далекого воспоминания» о своей «прародине»...
Но Зотов, этот странный и страшный тип с зачатками вырождения, все же не
чета Адаму Соколовичу—жестокому выродку, для которого спланированное и
хладнокровное убийство женщины составляет развлечение, приятно щекочущее
нервы. Не оттого ли, как бы спрашивает Бунин читателя, что не перевелись
пока на земле выродки с «петлистыми ушами», все еще содрогается она от
войн, насилий, казней? Появление на бунинских страницах именно в 1916 году,
в разгар империалистической войны, чудовищного Соколовича так же не
случайно, как и молодого самоуверенного немца, будущего ученого, который
тоже страшен, ибо для него не существует ничего, кроме собственной карьеры,
ради которой он спокойно пройдет по трупам («Отто Штейн»).
В 1916 году созрел перелом в мироощущении Бунина, назревший еще осенью
1915 года, когда Бунин писал своему другу, художнику П. А. Нилусу: «Деревни
опустели так, что жутко порой. Война и томит, и мучит, и тревожит».
Писатель понимал весь ужас и бессмысленность войны, видел, что народу война
не нужна, что она только разоряет страну и уносит множество жизней. «Народ
воевать не хочет, ему война надоела, он не понимает, за что мы воюем, ему
нет дела до войны. А в газетах продолжается все та же брехня... Все несут
свое, не считаясь с тем, что народ войны не хочет и свирепеет с каждым
днем... Война все изменила. Во мне что-то треснуло, переломилось,
наступила, как говорят, переоценка всех ценностей» — эти слова Бунина
записал его племянник, Н.А. Пушешников.
Дневник писателя за 1916 год полон безнадежности и желчи. Сообщения газет
о событиях на фронте и в тылу, разговоры, новые произведения литературы—все
вызывает у него непреодолимое раздражение, пессимизм и ощущение ужаса от
мысли, что старой жизни приходит конец. «В газетах та же ложь—восхваление
доблестей русского народа, его способностей к организации. Все этв очень
взволновало «народ, народ»! А сами понятия не имеют (да и не хотят иметь) о
нем. И что они сделали для него, этого действительно несчастного народа?»
«Душевная и умственная тупость, слабость, литературное бесплодие все
продолжается... Смертельно устал,—опять-таки уже очень давно,—и все не
сдаюсь. Должно быть, большую роль сыграла тут война—какое великое душевное
разочарование принесла она мне!».
Так, в конце 1916 года подкрался к Бунину творческий кризис,
продолжившийся несколько лет. Замыслы, редкие и случайные, обдумываются им
и покидаются. «Совсем отупела, пуста душа, нечего сказать, не пишу ничего;
пытаюсь—ремесло и даже жалкое, мертвое». Достаточно сказать, что с конца
1916 года до января 1920-го—года бегства из Одессы за границу — у Бунина с
трудом наберется десяток мелких произведений. Некоторые представляют собою
этюды, переделанные из дневниковых записей («Последняя весна», «Последняя
осень», «Брань»). Другие—пересказ легенд, исторических событий, то есть
построенные на книжном материале: «Готами», «Андре Шенье». В рассказе
«Исход»—о смерти князя, которого всю жизнь безнадежно пролюбила деревенская
калека Анюта, слышится перепев «Суходола» с роковыми страстями его
персонажей...
Далее следует немой 1920 год—первый год на чужбине. Лишь в декабре Бунин
пишет маленький незначительный рассказ «Метеор»—о любви гимназистки и
лицеиста...
Последующие два года сохранили бунинские записи, свидетельствующие о
разъедающей его тоске, безнадежности написать что-нибудь значительное и
какой-то сладкой грусти по оставленной родине:
«Нынче прелестный день, теплый—весна, волнующая, умиляющая радостью и
печалью... Все вспоминалась молодость. Все как будто хоронил я—всю прежнюю
жизнь, Россию»—8 мая 1921 г. «По ночам читаю биографию Толстого, долго не
засыпаю. Эти часы тяжелы и жутки. Все мысль: «А я вот пропадаю, ничего не
делаю». И потом: «А зачем? Все равно—смерть всех любимых и одиночество
великое—и моя смерть!»— 10/23 января 1922 г. «Солнце, облака, весна, хотя
еще прохладно. Вышел на балкон—5-ый час—в чистом, углубляющемся небе одно
круглое облако висит. Вспомнил горы, ^авказ, небо синее, яркое и в нем
такое же облако, только ярче, белее—згГчте-лишил меня бог молодости, того,
теперь уже далекого времени, когда я ездил на юг, в Крым, молодой,
беззаботный, людей, родины, близких? Юлий, наша поездка на Кавказ... Ах,
как бесконечно больно и жаль того счастья!»—7/20 февраля.
К творчеству Бунин начинает возвращаться очень медленно. Настроения его
пессимистичны, неустойчивы. Больше всего ему хотелось бы забыть о
действительности. Он погружается в свои старые записи о поездке на Цейлон,
пишет рассказы «Третий класс», «Ночь отречения». Глубоким отчаянием вызван
рассказ о художнике, который, страстно желая воплотить на своем полотне
божественную мировую гармонию, независимо от своей воли запечатлевает
картину ужасающего разрушения и гибели («Безумный художник»). А следом
Бунин создает ярчайшую в своей правдивости, беспощадности и художественной
силе сцену собственного бегства за границу из Одессы на хлипком французском
суденышке «Патрас» («Конец»).
Постепенно все же в творчестве писателя начинает звучать и новая нота:
«Нет разлук и потерь, доколе жива моя душа, моя Любовь, Память! В живую
воду сердца, в чистую влагу любви, печали и нежности погружаю я корни и
стебли моего прошлого...» («Роза Иерихона»). Эти слова—нечто вроде
бунинского художественного девиза. Теперь Любовь и Память все чаще начинают
вдохновлять его на воссоздание Прошлого, Которое видится писателю в ином,
преображенном виде. Порою Бунин словно переживает то, что испытал
крестьянин Гаврила, увидевший, как преобразилась, предстала в ином свете
его только что умершая мать («Преображение»). В рассказе «Косцы» главная
прелесть для него не только в крестьянах и их дивном пении: «Прелесть была
в том, что все мы были дети своей родины и были все вместе и всем нам было
хорошо, спокойно и любовно без ясного понимания своих чувств, ибо их и не
надо, не должно понимать, когда они есть. И еще в том была (уже не
сознаваемая нами тогда) прелесть, что эта родина, этот наш общий дом
была—Россия, и что только ее душа могла петь так, как пели косцы в этом
откликающемся на каждый их вздох березовом лесу».
Однако родина отнюдь не всегда является творческому взору писателя в
розовом свете. Память дарит ему и другую Россию—тоже преображенную
творческой фантазией, но в противоположном смысле. Бунин отлично помнит и
заостренно воссоздает то, что можно обозначить словом «суходолыцина»—в лице
некоего опустившегося помещика, сына беглой дворовой девки и барина
(«Сосед»). Его речь некстати и обильно уснащена французскими выражениями;
его «усадьба» являет собой пепелище от некогда роскошного поместья, а его
имущество состоит из балалайки, «стопудового» кожаного драного дивана,
«мещанского одеяла из разноцветных лоскутков» и тому подобного хлама. Очень
интересен в плане социально-историческом (хотя сам автор вряд ли думал о
том) рассказ «Слава»—о русских мошенниках, плутах и жуликах, выдававших
себя за юродивых и даже святых, торжествующе шествующих по темной, дремучей
России, одурачивая народ. Несколько таких типов Бунин выводит в своем
рассказе с необычайной яркостью, предельно сгущая краски.
В первой половине двадцатых годов как никогда сильна в творчестве Бунина
борьба двух начал: мрака и света. Так, в рассказах «Город царя царей» (о
стертой с лица земли древнецейлонской столице), «Огнь пожирающий» (о смерти
прекрасной женщины, от которой осталась лишь горстка пепла) писатель
побежден чувством безнадежности. А рассказ «Несрочная весна», не знающий
себе равных по страстности выраженной в нем любви и тоски, являет собою
переломный момент в миросозерцании автора. Это, пожалуй, единственный
рассказ, написанный Буниным как бы из некоего далека и высока, почти
сновиденный, где описываемое не воссоздано с натуры, а воображено. Ибо, при
всей кажущейся конкретности деталей (пассажиры в грязном вагоне, чай в
каком-то трактире и т. п.), все здесь, в сущности, абстрактно, условно,
все—страшный сон, а не реальность. Впрочем, реальность есть, единственная и
сильнейшая:
это—одиночество автора, смертельное, безнадежное, непреходящее. Болью
одиночества пронизан весь бунинский рассказ—болью человека, не только
утратившего родину, но и знающего, что никакой второй родины или хотя бы
подобия домашнего «гнезда» ему не обрести, что ему просто нет места в
современности. «Талант талантом, а все-таки всякая сосна своему бору шумит.
А где мой бор? С кем и кому мне шуметь?»—эти трагические слова читаем в
запися
| | скачать работу |
И. А. Бунин и его проза |