Исторический опыт реформаторской деятельности самодержавия в первой половине XIX в.
грубость и тяжелый произвол[13]. При нем управление
государством стало напоминать эпоху императора Павла. Жестокая солдатчина,
пренебрежение к просвещению, самоуправство - раздражали и пугали всех.
Тщетно было жаловаться на произвол временщика: государь не верил жалобам,
или же они не доходили до государя. Главною заботою Аракчеева было
устройство так называемых "военных поселений". Государственные крестьяне в
нескольких губерниях (по р. Волхову, на нижнем течении Днепра и в других
местах) были обращены в "военных поселян", и в то же время в этих
местностях были водворены на жительство целые полки солдат. Военные
поселяне и пахотные солдаты должны были одновременно вести сельское
хозяйство на своих землях и в то же время готовиться к строевой службе.
Дети их ("кантонисты") также попадали с раннего возраста в военную службу и
соответственно обучались в военных поселениях. Цель военных поселений
заключалась в том, чтобы возможно легче и дешевле пополнять армию большим
количеством заранее обученных солдат. Но эта цель не могла быть достигнута:
поселения стоили очень дорого, а поселяне не делались ни исправными
крестьянами, ни хорошими солдатами. Жестокое управление и трудности
"поселенной" жизни, где все подчинялось мелочным правилам и тягостному
надзору, озлобляли поселян и вели к постоянным волнениям, даже открытым
беспорядкам и бунтам. По этим причинам поселения не имели успеха и
продолжали распространяться лишь по упрямству Аракчеева, который убедил
государя в их пользе и приятности для населения.
Примерно с 1820 г. Александром стала овладевать странная апатия. Он
снова заговорил о том, что снимет с себя корону и уйдет в частную жизнь.
Все государственные дела постепенно сосредоточивались в руках Аракчеева.
Подобострастный перед царем, он был груб со всеми, кого не боялся, кто не
мог с ним посчитаться. Всеобщую ненависть к себе он сносил охотно и не без
самодовольства.
Доверившись Аракчееву, Александр погубил себя в общественном мнении. В
петербургском Гостином дворе купцы толковали о том, что государь забросил
дела, разъезжает по Европе, тратит большие деньги, а когда бывает дома, то
забавляется военными парадами.
Но не все было так просто, как казалось обывателям. Александр жил
сложной и непонятной для окружающих внутренней жизнью. Он был весь словно
соткан из противоречий. В нем уживались склонность к религиозному
мистицизму и любовь к шагистике, откровенная леность к занятиям и всегда
неутоленная жажда путешествий, заставившая его исколесить половину Европы и
половину России. Во время путешествий по России он заходил и в крестьянские
избы. «Сфинкс, не разгаданный до гроба» — так сказал о нем П. А. Вяземский.
Казалось, правда, что в последние годы жизни Александр пытался уйти в
религию, забыться на парадах и в поездках только для того, чтобы отвлечься
от двух преследовавших его мыслей. Одна из них была о том, что в его
царствовании уже ничего нельзя исправить, и оно не оправдывает убийства
отца. Вторая — о зреющем против него самого заговоре.
§4. Духовно-нравственная атмосфера после восстания декабристов
С воцарением Николая I в жизнь русского общества вошла долгая
«железная зима», которую лишь в последний год Крымской войны, когда умер
«незабвенный» император, сменила общественное оживление, названное тем же
Тютчевым «оттепелью». Русскому обществу пришлось встречать николаевскую
«зиму».
«Былое и думы» Герцена рисуют печальную картину: «Тон общества менялся
наглазно... Никто (кроме женщин) не смел показать участия, произнести
теплого слова о родных, о друзьях, которые еще вчера жали руку, но которые
за ночь были взяты. Напротив являлись дикие фанатики рабства, одни из
подлости, а другие хуже — бескорыстно. Одни женщины не участвовали в этом
позорном отречении от близких».
Хозяйка литературного салона, образованнейшая женщина своего времени,
А. П. Елагина благоговейно чтила имя Г. С. Батенькова. Сослуживец ее мужа,
А. А. Елагина, Батеньков стал близок всем поколениям семьи Елагиных —
Киреевских. (На следствии по делу декабристов Батеньков сказал о событиях
14 декабря: «Первый в России опыт революции политической».)
Салон Елагиной посещали Пушкин и Вяземский, Веневитинов и Языков,
Александр Тургенев и Владимир Одоевский, Чаадаев и Хомяков, Герцен и
Грановский, Константин Аксаков и Юрий Самарин, Огарев и Кавелин. Авдотья
Елагина переписывала и хранила сочинения Чаадаева, поощряла журнальные
начинания Ивана Киреевского, сочувственно следила за успехами молодой
московской профессуры. Грановский гордился ее дружбой. В тридцатые годы дом
Елагиных, «республика у Красных ворот», был средоточием умственной жизни
Москвы, здесь царили свободомыслие и терпимость, повсеместно забываемые в
разгар николаевской «зимы».
В атмосфере нравственного падения ярче вырисовывались личности,
воплощавшие в себе чувство достоинства и хранившие верность своим
принципам. Вольнодумец, арзамасский «Асмодей», князь П. А. Вяземский
открыто сочувствовал осужденным декабристам. Князь давно слыл либералом. В
1818 г. он служил в Варшаве, ему довелось переводить тронную речь
Александра I, сказанную при открытии польского сейма. Варшавская речь
содержала обещание распространить «правила свободных учреждений» на Россию.
Молодые «либералисты»— и Вяземский, и будущие деятели 14 декабря — поняли
ее как предвестие русской конституции. И обманулись. В последние годы
царствования Александра I Вяземский разуверился в конституционных
намерениях царя, вышел в отставку, очутился в опале. Дружеская близость со
многими декабристами не привела «Асмодея» в тайное общество, в успех
заговора он не верил. В августе 1825 г. князь писал Пушкину: «Оппозиция у
нас — бесплодное и пустое ремесло во всех отношениях».[14]
В историю русской общественности Вяземский вошел как «декабрист без
декабря».
Верность декабристам хранили избранные. Уделом других был путь, быстро
пройденный А. В. Никитенко. 1 января 1826 г. (дата первой записи в
дневнике) он проснулся в «скверном», расположении духа: «Ужасы прошедших
дней давили меня, как черная туча. Будущее представлялось мне в самом
мрачном, безнадежном виде». Никитенко жил на квартире декабриста Е. П.
Оболенского, учил его младшего брата. Он желал съехать с квартиры... В
августе 1826 г. Никитенко принимал поздравления: было напечатано его
студенческое рассуждение «О преодолении несчастий». Первое произведение
молодого литератора увидело свет в булгаринском «Сыне отечества». Бывший
крепостной «преодолел» несчастье 14 декабря. Никитенко тактично
приспосабливался к обстоятельствам, к людям, к идеям. Ординарный ученый и
второстепенный литературный критик, он был бы давно забыт, если бы не
дневник. Ему он доверял затаенные мысли об общественных нравах на
«Сандвичевых островах». На страницах дневника Никитенко словно сводил счеты
с режимом, которому покорился и который обрек его на молчание. Дневник —
свидетельство иллюзорности расчетов николаевских идеологов на единомыслие
русского общества.
После 14 декабря русское общество «обезлюдело», в нем произошли скорые
и губительные перемены. В чиновной среде процветали взяточничество и
казнокрадство, и борьба с ними была попросту невозможна.
В николаевском обществе чиновники преуспевали. В повседневном укладе
жизни по уровню доходов и культурным претензиям они стремились сравняться с
благородным сословием. Дворянский автор «Записок москвича» (1830) ворчливо
писал: «Теперь даже приказной из палаты или суда катается по Москве на
рысаках и иноходцах, модном плаще, поет романсы, аккомпанирует на
фортепиано и читает наизусть стихи Пушкина».[15]
Бюрократия служила твердой опорой престолу. В общественной жизни
дельцы канцелярий были благонадежны, слова «общественный долг», «служение
обществу» были им непонятны. Зависимость от усмотрения начальства,
отсутствие чувства чести, поддерживаемого в дворянстве, превращали их в
безропотных исполнителей.
Крамольные настроения среди студентов беспощадно карались, но
истребить их до конца не удавалось. В 1827 г. в университете был раскрыт
кружок братьев Критских; его членов признали «заговорщиками», которые
желали «сделать революцию», и жестоко наказали. Три брата Критских и
немногие их единомышленники действительно мечтали о продолжении дела
декабристов, говорили о конституции, читали вольнолюбивые стихи Пушкина и
Рылеева.
Надежды не были беспочвенны. Идеалы декабристов продолжали жить. В
начале 1830-х годов в университете возникли кружки Я. И. Костенецкого, Н.
С. Селивановского, А. И. Герцена — Н. П. Огарева, Н. В. Станкевича,
«литературное общество 11 нумера», в которое входил В. Г. Белинский.
Репрессии властей не достигали цели. Сбывалось предсказание князя
Вяземского о поколении, «валящем на сикурс».[16]
Глава III
§1. Николай I
[pic]
Эпоха реакции, наступившая после разгрома декабристов, была неразрывно
связана с личностью нового императора.)
В отличие от Александра, новый император был чужд конституционным и
либеральным идеям. Это был милитарист и материалист, с презрением
относившийся к духовной стороне жизни.
Обстоятельства воцарения Николая были очень смутны. Сам он с горем
писал брату Константину, что получил престол "ценою крови своих подданных".
Дело дек
| |  скачать работу |
Исторический опыт реформаторской деятельности самодержавия в первой половине XIX в. |
