Исторический опыт реформаторской деятельности самодержавия в первой половине XIX в.
Другие рефераты
Введение
В конце XVII — начале XVIII в. в нашей стране произошли громадные по
своему значению и последствиями события — Московская Русь как бы
распалась на два мира, на два типа «цивилизации». Говоря языком В. О.
Ключевского, «из древней (т. е. допетровской.) России вышли не два смежные
периода нашей истории, а два враждебные склада и направления нашей жизни,
разделившие силы русского общества и обратившие их на борьбу друг с другом
вместо того, чтобы заставить их дружно бороться с трудностями своего
положения».[1] Об этом же весьма убедительно еще до Ключевского писали И.
В. Киреевский и А. И. Герцен. Причем существование двух «враждебных
складов» оценивалось ими (с различными мотивировками, разумеется) как
основная характеристика русской жизни, как ее главное противоречие. Очень
точно о драме раскола России на две субкультуры сказано у современного
историка и культуролога Л. М. Панченко: «Всякое изменение и социального и
культурного статуса нации есть историческая драма. Драматическим было и
крещение Руси... В. А. Успенский сопоставил реформу Владимира с реформами
Петра: «Здесь возникает разительная аналогия с процессами европеизации при
Петре I, одним из моментов которого также было насильственное обучение».
Такая аналогия, действительно, резонна, но драматизм христианизации не идет
ни в какое сравнение с драматизмом и даже трагизмом европеизации. Во втором
случае общество буквально раскололось, раздвоилось, оказавшись в состоянии
войны — отчасти социальной и, прежде всего идеологической».[2]
Таким образом, Россия после Петра представляет собой два «склада»
жизни, два типа «цивилизаций». Первый «склад» — многомиллионная, в основном
крестьянская, масса, находящаяся в крепостной зависимости или у помещиков,
или у государства. Этот «склад» вплоть до конца пореформенного периода
хранить себе «заветы темной старины». Он прочно укоренен и средневековой
культуре Руси. Буквально все отличает его от другого главного «склада»
русской, истории XVIII — XIX вв.: отношение к жизни и смерти, времени и
пространству, труду и досугу, любви и семье, власти и собственности, праву
и морали. Второй «склад» включал в себя европеизированные верхи России:
аристократию, дворянство, чиновничество («чернильное дворянство», по
выражению Герцена) и некоторые иные социальные группы. К пореформенной
эпохе он пополняется за счет разночинной интеллигенции и зарождающейся
буржуазии. Будучи поначалу внутренне достаточно единым, постепенно данный
склад раскалывается на противостоящие друг другу группы, блоки. Его
отличительные черты — относительная неукорененность в национальных
традициях, в значительной мере искусственный и насильственный характер
формирования, ориентация на европейское просвещение и стиль существования.
В целом это была попытка создания европейской культуры на русской почве.
Отсюда и определенная «поверхностность» и неподлинность, искусственность
второго главного «склада» русской жизни.
В это самое время (конец XVIII — начало XIX в.) начинается и
набирает силу русское просвещение. Его можно квалифицировать как культуру
(в узком смысле слова) петербургского периода, или, в социальном плане, как
культурную функцию второго главного «склада» русской послепетровской жизни.
Основным содержанием этой
новой культуры и было просвещение. Но просвещение в кантовском смысле. И
ни в каком другом. Это — работа, в ходе которой происходит взросление
человека; формирование его как «совершеннолетней» личности, без
опосредований предстоящей перед Богом природой, историей. Просвещение
включает в себя и десакрализацню социальных отношений, и секуляризацию
сознания, оно предполагает новый язык и новые формы быта, оказывает
огромное воздействие на политическую и правовую культуру, видоизменяет
политическую практику. Оно обязательно влечет кризис веры и
самоидентификации личности. Смерть Екатерины II внезапно и резко оборвала
неспешное течение XVIII столетия и, словно смешав карты в большой
исторической игре, перевернула все с ног на голову. Давно установленный,
привычный и потому казавшийся незыблемым порядок вещей остался отрадным
воспоминанием о екатерининской эпохе.
С воцарением «сумасшедшей памяти императора Павла»[3] все изменилось.
Социальную и психологическую иерархию в период своего непродолжительного
царствования сам Павел определил известной фразой: «В России велик только
тот, с кем я говорю, и только пока я с ним говорю». «Павел, — писал В. О.
Ключевский, — принес с собой на престол не обдуманную программу, не знание
дел и людей, а только обильный запас горьких чувств. Его политика вытекала
не столько из сознания несправедливости и негодности существующего порядка,
сколько из антипатии к матери и раздражения против ее сотрудников... <... >
Это участие чувства, нервов в деятельности императора сообщало последней не
столько политический, сколько патологический характер: в ней больше
минутных инстинктивных порывов, чем сознательных идей и обдуманных
стремлений».[4] С первых же часов своего правления Павел проявил себя как
антипод Екатерины. Поэтому в стремлении дворянской верхушки во что бы то ни
стало убрать Павла сказались не только личные интересы и пристрастия, но и
не всегда осознанная надежда вернуть прошлое, обеспечивающее относительную
надежность и прочность земного существования. Крайне вспыльчивый и
несдержанный, легко впадавший в необузданную ярость, Павел оттолкнул от
себя даже ближайшее окружение. За императором стали замечать странные
поступки, удивлялись неожиданным скачкам его мысли. Никто из окружения
Павла не был уверен в завтрашнем дне и в личной безопасности — даже его
старший сын Александр.
В одном из вариантов своих воспоминаний о цареубийстве Беннигсен
писал: «Недоверчивый характер Павла заставил его также со времени
восшествия его на престол уволить или исключить из службы придворной,
военной и гражданской всех тех, кто привязан был к Екатерине II. Число этих
лиц в течение четырех лет и четырех месяцев времени царствования Павла
простиралось до нескольких тысяч, а это вызвало отчаяние огромного
количества семейств, лишившихся средств к существованию и даже убежища, так
как никто не осмеливался принимать у себя высланного из боязни навлечь и на
себя подозрение»[5]
В такой обстановке среди гвардейских офицеров созрел заговор.
Заговорщики выступили в ночь с 11 на 12 марта 1801 г. Накануне граф П. А.
Пален, стоявший во главе заговора, сумел убедить Александра, что ему грозит
смертельная опасность. Цесаревич (наследник престола) дал согласие на
дворцовый переворот, но заставил Палена поклясться, что низложенный
император останется жив. Около часу ночи Пален принес весть, что государь
скончался. Слезы брызнули из глаз Александра.
О цареубийстве писать боялись. В отличие от Екатерины II, щедро
наградившей убийц Петра III, ее внук Александр не только не жаловал тех,
кто фактически возвел его на престол, но постарался как можно скорее убрать
их с глаз долой, чтобы не напоминали о кровавом деле. Отцеубийства он
стыдился, и причастность свою к нему скрывал, кажется, даже от самого себя.
Участники переворота вспоминали и рассказывали о нем втихомолку. Члены
же семьи Павла I, начиная с его вдовы, Марии Федоровны, бдительно и зорко
следили за тем, чтобы информация не просочилась. По заданию правительства
действовали люди опытные и искушенные: они вымогали, похищали и покупали
документы об убийстве Павла у живых участников заговора и изымали их у тех,
кто умер. «Наше правительство следит за всеми, кто пишет записки. <... >
Мне известно, что все бумаги после смерти князя Платона Александровича
Зубова были по поручению императора Александра взяты посланными для этого
генерал-адъютантом Николаем Михайловичем Бороздиным и Павлом Петровичем
Сухтеленом... ».[6] Даже тогда, когда в печати стали появляться
декабристские материалы, на документах об убийстве Павла все еще лежал
запрет. Первые публикации об этом появились за границей, русским же
читателям они стали доступны значительно позднее. «Цареубийство все равно
не может быть официально признано, о нем и не вспоминают в подцензурной
прессе до 1905 г.[7]
Глава I
§1. Александр I. Реформы: замыслы и их реализация
[pic]
Кончина императора Павла застала великого князя Александра
Павловича врасплох. Вместе с матерью императрицею
Мариею Федоровною и супругою Елизаветою Алексеевною
(происходившею из Баденского дома) молодой государь тотчас же
переехал из Михайловского замка в Зимний дворец и объявил манифестом о
внезапной кончине своего родителя. В том же манифесте он обещал управлять
своим народом "по законам и по сердцу" Екатерины Великой и шествовать по
ее премудрым намерениям.
Этим Александр свидетельствовал, что не будет продолжать сурового
правления Павла. Действительно, в первые же дни он отменил все
стеснительные распоряжения императора Павла, восстановил действие
жалованных грамот 1785 года и даровал амнистию всем пострадавшим, сосланным
и заключенным без суда в царствование Павла. Обаятельная личность молодого
государя, его доброта и любезность, его изящная красота, его неутешная
печаль по поводу необычной кончины отца, - все это так влекло к нему
сердца, что он пользовался общим поклонением и получил название "ангела",
сохраненное им до самой его кончины в кругу его родных и придворных.
Во главе текущего управления Александр на первое время поставил
екатерининских чиновников (Трощинского, Завадов
| |  скачать работу |
Другие рефераты
| 
