Константин Паустовский
часы размышлений над ними.
Оказалось, что понятие «север» означает не только тихую прелесть природы,
но почему-то еще и стихи «Подруга дней моих суровых…», написанные Пушкиным
в глуши псковских лесов, грозные соборы Новгорода и Пскова, величавый и
стройный Ленинград, Неву за окнами Эрмитажа, песни сказителей, спокойные
глаза северянок, черную хвою, слюдяной блеск озер, белую пену черемухи,
запах коры, звон пил лесорубов, шелест страниц, перечитываемых ночью, когда
заря уже проступает над Финским заливом и в памяти поют слова Блока:
…Руку
Одна заря закинула к другой,
И, сестры двух небес, прядут они –
То розовый, то голубой туман,
И в море утопающая туча
В предсмертном гневе мечет из очей
То красные, то синие огни.
Можно исписать много страниц этими неясными приметами, создающими
явственный облик севера. Я был захвачен севером сильнее, чем югом.
Пожалуй, ни одному из художников не удалось передать таинственное
безмолвие северной сыроватой ночи, когда каждая капля росы и отражения
костра в луговом озерке вызывают такую внезапную, сокровенную, такую
застенчивую и глубокую любовь к России, что от нее глухо колотится сердце.
И хочется жить сотни лет, чтобы смотреть на эту бледную, как полевая
ромашка, северную красоту.
Север вызвал к жизни такие книги, как «Судьба Шарля Лонсевиля», «Озерный
фронт», «Северная повесть», и такие рассказы, как «Колотый сахар» и «Беглые
встречи». Но самым плодотворным и счастливым для меня оказалось знакомство
со средней полосой России. Произошло оно довольно поздно, когда мне было
уже под тридцать лет. Конечно, и до этого я бывал в Средней России, но
всегда мимоходом и наспех.
Так иногда бывает: увидишь какую–нибудь полевую дорогу или деревушку на
косогоре – и вдруг вспомнишь, что уже видел ее когда-то очень давно, может
быть даже во сне, но полюбил всем сердцем.
Так же случилось у меня и со Средней Россией. Она завладела мной сразу и
навсегда. Я ощутил ее как свою настоящую давнюю родину и почувствовал себя
русским до последней прожилки.
С тех пор я не знаю ничего более близкого мне, чем наши простые русские
люди, и ничего более прекрасного, чем наша земля.
Я не променяю Среднюю Россию на самые прославленные и потрясающие красоты
земного шара. Сейчас я со снисходительной улыбкой вспоминаю юношеские мечты
о тисовых лесах и тропических грозах. Всю нарядность Неаполитанского залива
с его пиршеством красок я отдам за мокрый от дождя ивовый куст на песчаном
берегу Оки или за извилистую речонку Таруску – на ее скромных берегах я
теперь часто и подолгу живу.
С этим кустом и с пасмурным небом, помаргивающим дождями, с дымком
деревень и сырым луговым ветром отныне накрепко связана моя жизнь.
Я снова здесь в семье родной,
Мой край, задумчивый и нежный…
Самое большое, простое и бесхитростное счастье я нашел в лесном
Мещорском краю. Счастье близости к своей земле, сосредоточенности и
внутренней свободы, любимых дум и напряженного труда.
Средней России – и только ей – я обязан большинством написанных мною
вещей. Перечисление их займет много места. Я упомяну только главные:
«Мещорская сторона», «Исаак Левитан», «Повесть о лесах», цикл рассказов
«Летние дни», «Старый челн», «Ночь в октябре», «Телеграмма», «Дождливый
рассвет», «Кордон 273», «Во глубине России», «Наедине с осенью», «Ильинский
омут».
В Мещорском краю я прикоснулся к чистейшим истокам народного русского
языка. Не буду здесь говорить об этом, чтобы не повторяться. Свое отношение
к русскому языку и мысли о нем я высказал в книге «Золотая роза» (в главе
«Алмазный язык»).
Возможно, читателям этой статьи покажется странным то обстоятельство, что
автор останавливается главным образом на внешней среде, но почти ничего не
говорит о своих героях. Я не могу дать своим героям беспристрастной оценки.
Поэтому говорить мне о них трудно. Пусть оценку даст им читатель.
Я могу лишь сказать, что всегда жил со своими героями одной жизнью,
всегда старался открыть в них добрые черты, показать их сущность, их
незаметное порой своеобразие. Не мне судить, удалось ли это.
Я всегда был с любимыми своими героями во всех обстоятельствах их жизни –
в горе и счастье, в борьбе и тревогах, победах и неудачах. И с той же
силой, с какой любил все подлинно человеческое в самом незаметном и
незавидном герое, ненавидел людскую накипь, тупость и невежество.
Каждая моя книга – это собрание многих людей разных возрастов,
национальностей, занятий, характеров и поступков. Поэтому меня несколько
удивляет упрек некоторых критиков, что я бегло и неохотно пишу о людях.
Очевидно, за беглость принимают сжатые характеристики людей.
Ну что ж, это легко проверить. Для этого можно взять любую книгу, хотя бы
из автобиографического цикла и посмотреть, кого мы встретим на ее
страницах.
Меня всегда интересовала жизнь замечательных людей. Я пытался найти общие
черты их характеров – те черты, что выдвинули их в ряды лучших
представителей человечества.
Кроме отдельных книг о Левитане, Кипренском, Тарасе Шевченко, у меня есть
главы романов и повестей, рассказы и очерки, посвященные Ленину, Горькому,
Чайковскому, Чехову, лейтенанту Шмидту, Виктору Гюго, Блоку, Пушкину,
Христиану Андерсену, Мопассану, Пришвину, Григу, Гайдару, Шарлю де Костеру,
Флоберу, Багрицкому, Мультатули, Лермонтову, Моцарту, Гоголю, Эдгару По,
Врубелю, Диккенсу, Грину и Малышкину.
Но все же чаще и охотнее всего я пишу о людях простых и безвестных – о
ремесленниках, пастухах, паромщиках, лесных объездчиках, бакенщиках,
сторожах и деревенских детях – своих закадычных друзьях.
В своей работе я многим обязан поэтам, писателям, художникам и ученым
разных времен и народов. Я не буду перечислять здесь их имена, от
безвестного автора «Слова о полку Игореве» и Микеланджело до Стендаля и
Чехова. Имен этих очень много.
Но больше всего я обязан самой жизни, простой и значительной. Ее
свидетелем и участником мне посчастливилось быть.
Напоследок хочу повторить, что мое становление писателя и человека
произошло при советском строе.
Моя страна, мой народ и создание им нового, подлинно социалистического
общества – вот то высшее, чему я служил, служу и буду служить каждым
написанным словом.
[pic]
ТВОРЧЕСТВО КОНСТАНТИНА ПАУСТОВСКОГО
Колорит раннего творчества молодого писателя и некоторые особенности
позднейшего времени обусловила бросающаяся в глаза книжность юноши
Паустовского. Его герои, как правило, характеризуются через их отношение к
книгам, картинам, музыкальным пьесам. Они читают Диккенса и Роденбаха,
Лермонтова и Гофмана, Гончарова и Метерлинка, Франса и Бабеля, Пруста и
Гамсуна, Фаррера и Ренье, они по памяти цитируют любимые автором стихи
Пушкина и Батюшкова, Фета и Беранже, Блока и Мея, Волошина и Киплинга. Да и
сам писатель видит этих героев похожими то на портреты Ренуара (Хатидже в
повести «Романтики»), то на выходцев на романа Стивенсона (старик Эрнест в
рассказе «Пневматическая дверь»), то на чеховского Вершинина (дядя Коля в
«Повести о жизни»). Любая страна, любая местность или город предстают в
произведениях писателя уже преломленными через призму тех или иных историко-
культурных представлений. Такова в его изображении даже Колхида в
одноименной повести. Несомненная самобытность Колхиды Паустовского,
создавшая традицию соответствующих представлений об этой стране,
обнаруживает сложную природу: страна становится и «пламенной Колхидой»
Пушкина, и Колхидой Гиппократа, и Колхидой аргонавтов.
Свойственным Паустовскому пониманием живой связи поколений, в том числе и
поколений «мастеровых литературы», объясняются некоторые особенности его
как новеллиста. Истоки таких образцов прозы писателя, как главы из «Повести
о жизни» - «Ночной дилижанс», «Вода из реки Лимпопо», «Старик в станционном
буфете» и другие, с их особой щеголеватой законченностью, эффектностью,
игрой и блеском формы, - едва ли следует искать в традиции русского
рассказа. Новелла Паустовского несомненно впитала в себя опыт зарубежной, в
частности французской, литературы.
Паустовский - художник длительного идейного и творческого становления. И
это во многом объясняется тем, что в пору юности он был не столько
участником, сколько «заинтересованным свидетелем» эпохи широких
общественных движений и революционных преобразований.
С 1921 года, побродив и поездив по разным городам России, пережив войну,
сменив несколько профессий, Паустовский начинает более регулярно выступать
в печати, становится газетчиком, проходит школу журналистики. В насыщенной
и разнообразной репортерской деятельности - он пишет заметки,
корреспонденции, маленькие рассказы, наброски, зарисовки, небольшие статьи,
а еще более в создаваемых одновременно крупных вещах, особенно в книге
«Романтики» (написаны в 1916—1923 гг., напечатаны в 1935 г.), уже
проступают эстетические интересы и симпатии ав
| |  скачать работу |
Константин Паустовский |
