Константин Паустовский
Другие рефераты
НЕСКОЛЬКО ОТРЫВОЧНЫХ МЫСЛЕЙ.
(вместо предисловия).
Обычно писатель знает себя лучше, чем критики и литературоведы. вот
почему я согласился на предложение издательства написать краткое
предисловие к своему Собранию сочинений. Но, с другой стороны возможность
говорить о себе у писателя ограничена. Он связан многими трудностями, в
первую очередь – неловкостью давать оценку собственным книгам. Кроме того,
ждать от автора собственных вещей – дело бесполезное. Чехов в таких случаях
говорил: «Читайте мои книги, у меня же там все написано». Я с охотой могу
повторить эти чеховские слова.
Поэтому я выскажу лишь некоторые соображения относительно своего
творчества и вкратце передам свою биографию. Подробно рассказывать ее нет
смысла. Вся моя жизнь с раннего детства до начала тридцатых годов описана в
шести книгах автобиографической «Повести о жизни». Работу над «Повестью о
жизни» я продолжаю и сейчас.
Родился я в Москве 31 мая 1892 года в Гранатном переулке, в семье
железнодорожного статистика. Отец мой происходил из запорожских казаков,
переселившихся после разгрома Сечи на берега реки Рось, около Белой Церкви.
Там жили мой дед - бывший николаевский солдат – и бабка-турчанка.
Несмотря на профессию статистика, требующую трезвого взгляда на вещи,
отец был неисправимым мечтателем и протестантом. Из-за этих своих качеств
он не засиживался долго на одном месте. После Москвы служил в Вильно,
Пскове и, наконец, осел, более или менее прочно, в Киеве. Моя мать – дочь
служащего на сахарном заводе – была женщиной властной и суровой.
Семья наша была большая и разнообразная, склонная к занятиям искусством.
В семье много пели, играли на рояле, в карты, спорили, благоговейно любили
театр.
Учился я в 1-й киевской классической гимназии. Когда я был в шестом
классе, семья наша распалась. С тех пор я сам должен был зарабатывать себе
на жизнь и учение. Перебивался и довольно тяжелым трудом – так называемым
репетиторством. В последнем классе гимназии я написал первый рассказ и
напечатал его в киевском литературном журнале «Огни». Это было, насколько я
помню, в 1911 году. После окончания гимназии я два года пробыл в Киевском
университете, а затем перевелся в Московский университет и переехал в
Москву.
В начале мировой войны я работал вожатым и кондуктором на московском
трамвае, потом – санитаром на тыловом и полевом санитарных поездах.
Осенью 1915 года я перешел с поезда в полевой санитарный отряд и прошел с
ним длинный путь отступления от Люблина в Польше до городка Несвижа в
Белоруссии.
В отряде из попавшегося мне обрывка газеты я узнал, что в один и тот же
день убиты на разных фронтах оба мои брата. Я вернулся к матери – она в то
время жила в Москве, но долго высидеть на месте не смог и снова начал свою
скитальческую жизнь: уехал в Екатеринослав и работал там на
металлургическом заводе Брянского общества, потом переехал в Юзовку на
Новороссийский завод, а оттуда в Таганрог на котельный завод Нев-Вильдэ.
Осень 1916 года ушел с котельного завода в рыбачью артель на Азовском море.
В свободное время я начал писать в Таганроге свой первый
роман – «Романтики».
Потом переехал в Москву, где меня застала Февральская революция, и начал
работать журналистом.
Мое становление человека и писателя происходило при Советской власти и
определило весь мой дальнейший жизненный путь. В Москве я пережил
Октябрьскую революцию и стал свидетелем многих событий 1917-1919 годов,
несколько раз слышал Ленина и жил напряженной жизнью газетных редакций.
Но вскоре меня «завертело». Я уехал к матери (она снова перебралась на
Украину), пережил в Киеве несколько переворотов, из Киева уехал в Одессу.
Там я впервые попал в среду молодых писателей – Ильфа, Бабеля, Багрицкого,
Шенгели, Льва Славина.
Но мне не давала покоя «муза дальних странствий», и я, пробыв два года в
Одессе, переехал в Сухум, потом – в Батум и Тифлис. Из Тифлиса я ездил в
Армению и даже попал в северную Персию.
В 1923 году вернулся в Москву, где несколько лет проработал редактором
РОСТА. В то время я уже начал печататься.
Первой моей «настоящей» книгой был сборник рассказов «Встречные корабли»
(1928). Летом 1932 года я начал работать над книгой «Кара-Бугаз». История
написания «Кара-Бугаза» и некоторых других книг изложена довольно подробно
в повести «Золотая роза». Поэтому здесь я на этом останавливаться не буду.
После выхода в свет «Кара-Бугаза» я оставил службу, и с тех пор
писательство стало моей единственной, всепоглощающей, порой мучительной, но
всегда любимой работой.
Ездил я по-прежнему много, даже больше чем раньше. За годы своей
писательской жизни я был на Кольском полуострове, жил в Мещоре, изъездил
Кавказ и Украину, Волгу, Каму, Дон, Днепр, Оку и Десну, Ладожское и
Онежское озера, был в Средней Азии, в Крыму, на Алтае, в Сибири, на
чудесном нашем северо-западе – в Пскове, Новгороде, Витебске, в пушкинском
Михайловском.
Во время Великой Отечественной Войны я работал военным корреспондентом на
Южном фронте и тоже изъездил множество мест. После окончания войны я опять
много путешествовал. В течение 50-х и в начале 60-х годов я посетил
Чехословакию, жил в Болгарии в совершенно сказочных рыбачьих городках
Несебре (Мессемерия) и Созополе, объехал Польшу от Кракова до Гданьска,
плавал вокруг Европы, побывал в Стамбуле, Афинах, Роттердаме, Стокгольме, в
Италии (Рим, Турин, Милан, Неаполь, Итальянские Альпы), повидал Францию, в
частности Прованс, Англию, где был в Оксфорде и шекспировском Страдфорде. В
1965 году из-за своей упорной астмы я довольно долго прожил на острове
Капри – огромной скале, сплошь заросшей душистыми травами, смолистой
средиземноморской сосной – пинией и водопадами (вернее, цветопадами) алой
тропической бугенвилии, - на Капри, погруженном в теплую прозрачную воду
Средиземного моря.
Впечатления от этих многочисленных поездок, от встреч с самыми разными и
– в каждом отдельном случае – по-своему интересными людьми легли в основу
многих моих рассказов и путевых очерков («Живописная Болгария», «Амфора»,
«Третья встреча», «Толпа на набережной», «Итальянские встречи», «Мимолетный
Париж», «Огни Ла-Манша» и др.), которые читатель тоже найдет в этом
Собрании сочинений.
Написал я за свою жизнь немало, но меня не покидает ощущение, что мне
нужно сделать еще очень много и что глубоко постигать некоторые стороны и
явления жизни и говорить о них писатель научается только в зрелом возрасте.
В юности я пережил увлечение экзотикой. Желание необыкновенного
преследовало меня с детства. В скучной киевской квартире, где прошло это
детство, вокруг меня постоянно шумел ветер необычайного. Я вызывал его
силой собственного мальчишеского воображения. Ветер этот приносил запах
тисовых лесов, пену атлантического прибоя, раскаты тропической грозы, звон
эоловой арфы.
Но пестрый мир экзотики существовал только в моей фантазии. Я никогда не
видел ни темных тисовых лесов (за исключением нескольких деревьев в
Никитском ботаническом саду), ни Атлантического океана, ни тропиков и ни
разу не слышал эоловой арфы. Я даже не знал, как она выглядит. Гораздо
позже из записок путешественника Миклухо-Маклая я узнал об этом. Маклай
построил из бамбуковых стволов эоловую арфу около своей хижины на Новой
Гвинее. Ветер свирепо завывал в полых стволах бамбука, отпугивал суеверных
туземцев, и они не мешали Маклаю работать.
Моя любимой наукой в гимназии была география. Она бесстрастно
подтверждала, что на земле есть необыкновенные страны. Я знал, что
тогдашняя наша скудная и неустроенная жизнь не даст мне возможности увидеть
их. Моя мечта была явно несбыточна. Но от этого она не умирала.
Мое состояние можно было определить двумя словами: восхищение перед
воображаемым миром и – тоска из-за невозможности увидеть его. Эти два
чувства преобладали в моих юношеских стихах и первой незрелой прозе.
С годами я ушел от экзотики, от ее нарядности, пряности, приподнятости и
безразличия к простому и незаметному человеку. Но еще долго в моих повестях
и рассказах попадались ее застрявшие невзначай золоченые нити.
Часто мы ошибочно соединяем в одно целое два разных понятия – то, что мы
называем экзотикой, и то, что называем романтикой. Мы подменяем романтику
чистой экзотикой, забывая о том, что это последнее является лишь одной из
оболочек романтики и лишена самостоятельного содержания. Сама по себе
экзотика оторвана от жизни, тогда как романтика уходит в нее всеми корнями
и питается всеми ее драгоценными соками. Я ушел от экзотики, но я не ушел
от романтики, и никогда от нее не уйду – от очистительного ее огня, порыва
к человечности и душевной щедрости, от постоянного ее непокоя.
Романтическая настроенность не позволяет человеку быть лживым,
невежественным, трусливым и жестоким. В романтике заключена
облагораживающая сила. Нет никаких разумных оснований отказывать от нее в
нашей борьбе за будущее и даже в нашей обыденной трудовой жизни.
Разумеется, экзотику можно найти в «Романтиках», «Блистающих облаках» и
во многих моих ранних романтических рассказах. Мне не казалось нужн
| |  скачать работу |
Другие рефераты
| 
