Новаторство драматургии Чехова
так. И не потому только, что действие
продолжается и после торгов (все четвертое действие). Но главным образом
потому, что реальное событие – продажа с аукциона – как бы растворено,
рассеяно в странном свете. То, что должно вызывать реакцию,
противодействие, попытки что-то предпринять у обитателей сада, на самом
деле как будто остается без действенного отклика.
«Пьеса эта не о том, как заколачивается дом или продается сад, - пишет Дж.-
Б. Пристли в упоминавшейся работе. – Тогда «о чем» же она? Она о времени, о
переменах, о безрассудстве, и сожалениях, и ускользающем счастье, и надежде
на будущее». В этих словах передана важная черта художественного мышления
Чехова: для него вообще события, поступки – это еще далеко не все. Главное
не то, что совершает человек, но что при этом в его душе совершается.1
Герой «Скучной истории» рассуждает: «Когда мне прежде приходила охота
понять кого-нибудь или себя, то я принимал во внимание не поступки, в
которых все условно, а желания. Скажи мне чего ты хочешь, и я скажу кто
ты». Желание, а не поступки – пусть это определение кратко, самоочевидно
неполно, оно приближает нас к атмосфере произведений Чехова. И оно
перекликается со многими его высказываниями».
1 – Паперный З.С. Вопреки всем правила. Пьесы и водевили
Чехова,М.1982г.,с.201
Закончив «Вишневый сад», Чехов пишет О. Л. Книппер: «Мне кажется, что в
моей пьесе, как она ни скучна, есть что-то новое. Во всей пьесе ни одного
выстрела, кстати сказать» (25 сентября 1903 года).
Это «кстати сказать» действительно очень кстати: мы видим, как соединены в
сознании автора, завершающего свой путь, «что-то новое» и «ни одного
выстрела» и как далеко он ушел от той поры, когда работал над «Лешим» и
писал: «…нельзя ставить на сцене заряженное ружье, если никто не имеет
виду выстрелить из него» (А. С. Лазареву-Грузинскому, 1 ноября 1889 года).
Чехов отказался от решающего события… Но ошибаются те, кто безоговорочно
пишет о бессобытийности сюжета в его пьесах. Событие не вовсе отброшено –
точнее сказать, оно отодвинуто и непрерывно откладывается. Источником
драматической напряженности становится не само событие, но его ожидание.
Как дамоклов меч нависает оно и не разит – тем и сильнее эффект, что
событие может, должно произойти, разразиться.
Вспомним формулу Сорина – «человек, который хотел». Ее могли бы повторить и
применить к себе многие другие персонажи «Чайки». Разве для Маши самое
важное то, что она вышла замуж за учителя и родила ребенка? Нет, самое
важное – ожидание счастья, хотя ясно: его не будет; надежда, хотя ее любовь
безнадежна.
Герои пьес называются «действующими лицами». Но у Чехова само это понятие
изменилось. Между «лицом» и «действием» возникли новые, сложные отношения.
Три сестры из одноименной пьесы – три «человека, которые хотели». Мечтали
ехать в Москву, тосковали, чуть ли не бредили ею, но так и не уехали.
Дядя Ваня начнет бунт против профессора, станет в него палить, но не
попадет и не кончит жизнь самоубийством. Все останется по-старому. Во всем,
что он делает, чувствуется какое-то «недо». Бунтовал против своего былого
кумира – и капитулировал. Пытался завоевать любовь Елены Андреевны – и не
смог.
Доктором Астровым увлечены Соня, а также Елена Андреевна. Но кончается все
это в пьесе ничем – событий за этими увлечениями не последовало. И чувства
Астрова к Елене Андреевны тоже содержат в себе «недо», тоже кончается
ничем. Оно говорит ей на прощание: «Как-то странно… Были знакомы и вдруг
почему-то… никогда уже больше не увидимся. Так и все на свете…».
Так же как Чехов изменил понятие «действующее лицо», он наполнил новым
содержанием и слово «событие». Часто это – недособытие, полусобытие или
совсем не событие, полное напряженности.
Если обычная пьеса рассказывает, что происходит, то у Чехова часто сюжет и
заключается в том, что не происходит, не может произойти. Его пьесы –
своеобразный «зал ожидания», в котором сидят, беседуют, томятся герои.
Артист Художественного театра А. Л. Вишневский вспоминает: «Чехов поделился
со мной планом пьесы без героя. Пьеса должна была быть в четырех действиях.
В течение трех действий героя ждут, о нем говорят. Он то едет, то не едет.
А в четвертом действии, когда все уже приготовлено для встречи, приходит
телеграмма о том, что он умер». И Вишневский добавляет: «План этот очень
характерен для Чехова».1
Характерен прежде всего тем, что сюжет здесь построен не на событии, а на
его ожидании – оно и предает происходящему на сцене внутреннюю
драматичность. Интересно и то, что задумана «пьеса без героя» – его не
просто нет, но все будут его ждать, окажется, что он умер.
Отказываясь от решающей роли событий построение пьесы, Чехов нарушал одно
из главных долгоустойчивых «правил» драматической эстетики и поэтики.
Идущая от Аристотеля, оно было канонизировано в философской эстетике нашего
времени Гегелем. Действия, полагал он, есть наиболее ясное разоблачение
индивидуума как в отношении его образа мыслей, так и целей. Отсюда
требование – «изображать происходящее в форме действий и происшествий».
Интересно, что, критикуя чеховские пьесы, Лев Толстой видел их уязвимость
именно в этом пункте: «Я очень люблю Чехова и ценю его писание, - говорил
он, - он его «Три сестры» я не мог заставить себя прочитать. К чему все
это? Вообще у современных писателей утрачено представление о том, что такое
драма. Драма должна, вместо того чтобы рассказывать нам всю жизнь человека,
поставить его в такое положение, завязать такой узел, при распутывании
которого он сказался бы весь».
Не нужно думать, конечно, что Лев Толстой сводил драматический «узел» к
голой событийности. В одной из его дневниковых записей читаем: «Сколько бы
ни говорили о том, что в драме должно преобладать действие над разговором,
для того, чтобы драма не была балет, нужно, чтобы лица высказывали себя
речами».
В сущности, своеобразие каждого драматурга во многом определяется тем, как
он, говоря словами Толстого, «завязывает узел», в чем у него источник
напряженности. Чехов, решительно развязав узел интриги. Создает новые
грамматические «завязи».
С отказом от принципа единодержавия героя и от решающего события в развитии
действия связано движение чеховских пьес к децентрализации образов и
сюжета. Этот можно было бы изобразить графически: центростремительная
структура пьесы постепенной все более рассредоточивается, разделяется на
новые центры.
В «Безотцовщине» все четыре героини как будто обращены к главному герою.
Действие строится по принципу «Вокруг Платонова».
1 – Паперный З.С. Вопреки всем правила. Пьесы и водевили
Чехова,М.1982г.,с.213
В «Иванове» Чехов оставляет только двух героинь – спор за героя идет между
Саррой и Сашей. Но здесь уже не замечается вторая пара (Марфутка и граф
Шабельский).
В «Лешем» три пары – две любовные и одна семейная. Действие идет по трем
колеям. Но, как мы видели, все определялось поступком «дяди Жоржа», его
уходом из жизни.
А в «Чайке» Чехов строит действия как длинную цепь односторонних сердечных
привязанностей, разомкнутых треугольников.
Нет единого развивающегося действия в «Трех сестрах». Разные сюжеты (Маша –
Кулыгин – Вершинин; Ирина – Тубенбах – Соленый; Андрей – Наташа –
Протопопов) непрерывно перебивают друг друга, действие дробится,
распадается на сюжетные «осколки». Может быть, ни в какой другой пьесе не
выражен так, как в этой, драматургический контрапункт – противоречивая
единство на основе всех этих «осколков».
«Децентрализация» того, что раньше привычно называли интригой, разделение
действия на многие русла и ручейки – все это особенно озадачивало
современников Чехова.
Театрально-литературный комитет, цензуровавший «Чайку» для постановки на
сцене императорских театров, весьма сурово оценил ее своей резолюцией 14
сентября 1896 года, и одним из главных обвинений было – отсутствие
сюжетного единства, взаимосвязи частей. «Важный недостаток, - говорилось в
протоколе, - состоит в области собственно сценической постройки как вообще,
так и в нескольких, хотя и мелких, частностях; в этом отношении заметно
некоторая небрежность или спешность работы: несколько сцен как бы кинуты на
бумагу случайно, без строгой связи с целым, без грамматической
последовательности».
Проще всего сказать, что авторы протокола проявили тупое непонимание
чеховского шедевра. Но приведенные строки, скорее, свидетельствуют о другом
– о том, как же изменил Чехов природу драматического действия, его
структуру; каким необычным, странным, «рассыпающимся» казался сюжет его
пьес первым критикам, зрителям, читателям и цензорам.
Действительно, «Чайка» в сознании многих современников просто распадалась
на отдельные к
| |  скачать работу |
Новаторство драматургии Чехова |
