Певец огневой стихии
дома весьма облегчаются... Невский Проспект
прямолинеен ... потому что он — европейский проспект... Прочие русские
города представляют собой деревянную кучу домишек. И разительно от них всех
отличается Петербург».
«Циркуляцию», регулярность города будет подчеркивать писатель и в
последующих главах. «Планомерность и симметрия успокоили нервы сенатора...
Более всего он любил прямолинейный проспект... Мокрый, скользкий проспект:
там дома сливалися кубами в планомерный, пятиэтажный ряд... Вдохновение
овладевало душою сенатора, когда линию Невского разрезал лакированный куб:
там виднелась домовая нумерация; и шла циркуляция...». И далее:
«Параллельные линии некогда провел Петр».
Но «западный круг» замыкается. Передние копыта Медного всадника уже
занесены над бездной, в пустоту; только два задних еще держатся в гранитной
почве. И все же в будущем медный всадник—Петр оторвется от земли, а с этим
прыжком исчезнет и сам город — Петербург.
Весь петербургский период истории империи раскрывается в романе как
гигантская провокация, осуществленная в отношении России Петром,
расколовшим ее надвое, ввергнувшим ее в темноту бреда капиталистической
культуры, в бессмысленность чуждого ей и губительного для нее западного
бездушного рационализма, прервавшим ее естественное, органическое развитие.
Тема провокации - одна из центральных тем романа, объединяющая все три
аспекта его идейно-художественного плана.
Провокацией оказывается не только дело Петра, но и, в социально-
политическом срезе произведения, само революционное движение, ибо оно лишь
«подмена духовной и творческой революции», «вложение в человечество нового
импульса — темной реакцией, нумерацией, механизацией; социальная революция
(«красное домино» — образ, не однажды появляющийся в романе.) превращается
в бунт реакции, если духовного сдвига сознания нет; в результате же —
статика нумерованного Проспекта на вековечные времена в социальном
сознании; и — развязывание «диких страстей» в индивидуальном сознании...».
Духовный нигилизм и скептицизм революционера Дудкина прямо
сопоставляется в романе с национальным нигилизмом и сухим западным
рационализмом Петра. И не случайно явившийся к помраченному сознанием
Дудкину в образе «Медного всадника» император признает в нем своего
исторического преемника, приветствуя его словами: «Здравствуй, сынок».
«Социал - державие», воспользуемся здесь фразеологией А. Белого,
совпадало в романе по своей сути с «самодержавием».
Но все происходящее в романе не может быть объяснено и не исчерпывается
лишь исторической и социальной провокацией, корни зла, как дает понять
писатель, находятся гораздо глубже. События петербургской жизни — «лишь
условное одеяние» «искалеченных мысленных форм», отражение «мозговой игры»,
происходящей в сознании героев, своего рода условность, маска. Но и
«мозговая игра», например, сенатора Аблеухова — тоже лишь «маска; под этою
маскою совершается вторжение в мозг разнообразия сил: и пусть Аполлон
Аполлонович соткан из нашего мозга, он сумеет все-таки напугать неким,
потрясающим бытием, нападающим ночью: «Атрибутами этого бытия наделена его
мозговая игра».
И здесь мы подходим вплотную к мистическому эсхатологическому плану
романа, разъясняющему нам смысл главной, великой провокации, совершаемой
под влиянием сил мирового, вселенского зла. И историческая провокация Петра
и социально-политическая революционеров — «лишь теневая проекция» этой
великой провокации, извращающей смысл их деяний.
«Нота близкой катастрофы, определяющая общую тональность романа, тесно
сплетается в нем с «нотой востока» (монголов, татар)». Главная угроза
России видится А. Белому в опасности, указанной еще В. Соловьевым, в
монгольском Востоке, панмонголизме. Разумеется, термин «панмонголизм»
следует понимать не буквально, а как символ бездуховных, демонических
сторон жизни Востока, «как символ тьмы, азиатчины, внутренне заливающей
сознание наше».
Главным проводником этой опасности выступает в романе глава имперского
бюрократического Учреждения сенатор Аблеухов «монгольского рода», потомок
киргизкайсацкого мирзы Аб-Лая, сам не подозревающий, что управляет
российскими делами по плану, намеченному его «туранскими» предками.
«Монгольский дух», темная стихия Востока руководит и действиями
провокатора, псевдореволюционера Липпанченко, этой «помесью семита с
монголом», прообразом которого был известный в те годы «двойной провокатор»
эсер Азеф.
Цель этой темной восточной силы заключается вовсе не в разрушении
арийского мира, как думает сын сенатора Николай Аполлонович, «проповедник
крайнего терроризма, автор яростных рефератиков, теоретик восстания» и
неокантианец. Явившийся ему в астральном сне «преподобный туранец»
направляет его:
— «Задача не понята... параграф первый — Проспект».
. «Вместо ценности — нумерация: по домам, этажам и по комнатам на
вековечные времена».
. «Вместо нового строя — зарегистрированная циркуляция граждан Проспекта».
. «Не разрушенье Европы — ее неизменность...»
. «Монгольское дело...»
Таким образом, задачей мертвящей бездуховной силы Востока было сохранение
механической, предельно рационализированной, регламентированной жизни
Запада. Темные стороны западной и восточной идей оказываются в романе
составными одной и той же вселенской сатанинской силы — «мирового
нигилизма», одним из представителей которой и является в «Петербурге»
загадочный Шишнарфнэ.
Поэтому нет ничего удивительного и противоречивого в том, что
исполнитель восточного «монгольского дела» сенатор Аблеухов является
одновременно и убежденным и ревностным исполнителем западной идеи
регламентации жизни, а его сын, поклонник западной философии, неокантианец,
«старающийся при помощи Канта, реакционера в познании, обосновать
социальную революцию без всякого Духа»,— осуществляет цели восточных своих
предков.
Николай Аполлонович Аблеухов, давший в свое время революционерам
неосмотрительное обещание убить реакционера отца, долгое время до рокового
для него «астрального» сна и не знал, что служил хотя и иными средствами
одному с ним общему делу, что он воплотился, как и его отец, «в кровь и
плоть столбового дворянства Российской империи, чтобы исполнить одну
стародавнюю заповедную цель!— расшатать все устои; в испорченной крови
аристократа должен разгореться Старинный Дракон и все пожрать пламенем...».
Предчувствие «близкой катастрофы» во время создания «Петербурга» все же
не лишало А. Белого надежды на будущее возрождение России.
Если говорить о романе «Петербург» в широком смысле, то пафос его - в
утверждении духовности жизни, в страстном призыве к людям обратить свой
взор к высшим ценностям бытия, разорвать сковывающие их сознание оковы
«застылых понятий», ложных верований и губительных иллюзий. А. Белый с
особой силой выразил в своем творчестве тот духовный порыв, который был
присущ русской литературе XIX века в целом и в котором отразилось общее для
всего человечества стремление — преодолеть существующие и принижающие
человека рамки буржуазной рационализированной культуры, утвердить идеалы
красоты, добра, высокой духовности.
Но не только в этом заключается заслуга А. Белого как художника, и не
только это определяет его место и значение в русской литературе.
Главный и до сих пор еще не оцененный его вклад в русскую и мировую
литературу в том, что он в формах художественного творчества воплотил
духовную сторону того учения о космичности жизни человека, которое в это же
время создавалось трудами И. Ф. Федорова, физика Н. А. Умова, известного
драматурга А. В. Сухово - Кобылина, К. Э. Циолковского и, наконец, В. И.
Вернадского и которое выводило человечество на путь нового, планетарного
мышления, осознания себя как органической части Вселенной, как носителя
космического сознания, сознательной творческой мощи, способной к обновлению
и преображению мира.
Буржуазный мир жил расколотый, разъедаемый чудовищными конфликтами,
которые особенно ясно осознавались на рубеже XIX—XX веков, как бы
подводящем итог его развития. Противоречия между трудом и капиталом, бытом
и бытием, индивидуальным и общим, логикой и историей, идеалами и
действительностью, духовной мощью человека и его несовершенными и
разрозненными знаниями о жизни, живущим в душе человека ощущением единства
и целостности бытия и реально существующим разъединением его «я» и среды,
его окружающей, на субъект и объект создавали ложный мир, оборачивались
тюрьмой для личности, миром Майи, как любил говорить А. Белый, используя
одно из понятий древнеиндийской религиозной философии.
Возникала необходимость в создании новой концепции мира и человека,
учения о жизнестроении, которое бы дало целостное п
| |  скачать работу |
Певец огневой стихии |
