Проблема истории в художественных произведениях А.С. Пушкина
видоизменений, их взаимной
обусловленности. Возражая Н. Полевому по поводу его рассуждений о
средневековой Руси, Пушкин писал: «Вы поняли великое достоинство
французского историка /Гизо/. Поймите же и то, что Россия никогда ничего не
имела общего с остальною Европою; что история ее требует другой мысли,
другой формулы, как мысли и формулы, введенные Гизотом из истории
христианского Запада».
Интерес Пушкина к социальной разнородности внутри одного
государственного единства идет от все более настойчивого желания изучить не
статику, но динамику общественной жизни, проникнуть в скрытые
закономерности исторических перемен. Отсюда преимущественное внимание поэта
к тем сословиям, чьи интересы решительнее прочих влияют на судьбы науки:
крестьянство – дворянство.
Все подвижно, все меняется. Всякая ущемленность терпима до известной
поры. Задевая одного или немногих, она не влияет на ход вещей. Но дело
принимает другой оборот, когда стеснение грозит помешать / «Медный
всадник»/. Вот почему /и это было ясно Пушкину уже в «Борисе Годунове»/
решающее слово на любом этапе исторической жизни нации принадлежит народу,
хотя это отнюдь не свидетельствует о его непогрешимости, не избавляет от
возможных ошибок и заблуждений. Но как бы то ни было, не только слово, само
молчание народа достаточно красноречиво, ибо в любом случае – кричит он или
безмолвствует – народ является главным действующим лицом истории / «Борис
Годунов»/. Это убеждение стало основным положением пушкинской
реалистической системы. К концу 1820-х годов ее специфика четко выразилась
двумя важнейшими понятиями: историзм и народность. Б.В. Томашевский писал:
«Основными чертами пушкинского реализма являются передовые гуманистические
идеи, народность и историзм. Эти три части в их неразрывной связи и
характеризуют своеобразие пушкинского творчества в его наиболее зрелом
выражении»[5].
Для зрелого Пушкина нет истории вне народа и нет народа вне истории.
Если народ творит историю, то история, в свою очередь, творит народ. Она
формирует его характер / «образ мыслей и чувствований»/, она определяет его
нужды и чаяния, которые следует формулировать не с точки зрения каких бы то
ни было, в том числе и «самых передовых гуманистических идей», а с точки
зрения уловленной в своем своеобразии конкретно-исторической реальности.
Все насущные, общественно важные потребности возникают изнутри народной
жизни. «…Одна только история народа, - писал Пушкин, - может объяснить
истинные требования оного» /12,18/. И, объясненные и необъясненные, они
всякий раз и непременно влияют на дальнейший ход вещей. Точно так же, как
творимая народом история не завершена и открыта в каждый момент
наступающего настоящего, точно так же подвижен и незавершен творимый
историей народный характер. Пушкин не мог быть создателем ни завершенной и
прогнозирующей будущее исторической концепции, ни игнорирующей будущее и
завершенной концепции национального характера.
Если у Пушкина обращение к истории означало изучение скрытых пружин
исторического процесса и национального характера, о обращение к истории у
Гоголя означало изучение именно национального характера, причем в
отличительных его чертах, резко выделяющих народ среди других народов и
резко выражающих природные свойства его души. В прошлом Гоголь стремился
разглядеть исконные, незамутненными никакими позднейшими привнесениями
стихии народного бытия, возникающие из глубины первозданной гармонии между
человеком и органическими условиями его жизни. Характер народа здесь не что
иное, как воплощение творческого «духа земли», действующего во всех
естественных проявлениях народной жизни и лишь в них и благодаря им
находящего неповторимый вид, и мысли, и образ.
Пушкин опирался в первую очередь на документы и летописи, тогда как
Гоголь старался вникнуть в дух народа, и документированная канва событий,
скупое изложение фактов, наивное летописное морализирование были менее
плодотворны для его размышлений, чем произведения народного творчества.
Рисуя прошлое, Гоголь не смущался неточностью хронологических сближений:
день и число битвы, верная реляция не входили в его планы, поскольку стихии
национального характера заявляли о себе в каждом событии народной истории,
когда бы оно не происходило, и ни в одном – с исчерпывающей полнотой /ср.
«Тарас Бульба»/. Отсюда и возникала необходимость сближений.
Что касается Пушкина, то он не отступал от хронологии, старался
держаться точного изложения фактов, а в прошлом его привлекали эпохи
глубоких общественных сдвигов и намечающихся предпосылок уже
обнаружившегося в настоящем или вероятного в будущем хода вещей /Смутное
время, время Петра I, крестьянские войны/. Однако любая эпоха могла бы
стать в принципе предметом его художественного исследования, так как
своеобразие каждой из них предполагалось само собой.
Между крайностями героики и идиллии, войны и мира протекает жизнь
науки, и, взятые вместе, они исчерпывают все возможности выражения
национальной духовной субстанции. Как всякая субстанция, она в своих
свойствах постоянна. Это устойчивая сущность любых исторических явлений,
которые лишь фиксируют ее переменчиво зримые формы. Эта смена явлений в
общем историческом процессе не представляла для Гоголя, в отличие от
Пушкина, никакой загадки, потому что понятие хода вещей у него целиком
совпадало с понятием органического роста и законосообразность исторического
развития – с законосообразностью органических превращений.
Народ как хранитель духовных зиждительных начал нации и история как
длящаяся во времени возможность их реализации – вот что стояло у Гоголя за
теми понятиями, которые у него, как у Пушкина оказались в центре философско-
эстетической программы. Несмотря на разницу конкретного содержания этих
понятий, и там и тут народ был главным деятелем истории; и там и тут его
благо решали судьбы нации; и там и тут эти убеждения влекли за собой
выводы, открывавшие новые пути художественного осмысления мира. Они
указывали объективные размеры, соотношения предметов и явлений /иерархию
вещей/ в этом мире и одновременно – объективную точку зрения, с позиций
которой следует о них судить /иерархию ценностей, не зависящую ни от личных
пристрастий, ни от официально признанных и узаконенных догм/.
Для Пушкина не существовало и не могло существовать вопроса о «нужных»
и «ненужных» вехах, о заблуждениях ложных дорогах длиною в целые столетия.
Оценка с точки зрения нравственной пользы и нравственной истины и лжи,
оправданием по отношению к конкретным людям, их словам и поступкам, не
приложима, по убеждению Пушкина, к историческому процессу. В частности,
потому что она предполагает отвлечение от времени и места и абсолютизацию
некоторых нравственных нужд и истин в ущерб всем прочим.
История и отдельных народов, и человечества не подчинена закону
непрерывного морального совершенствования. Завоевания в одних областях не
предполагают завоеваний во всех прочих. Поэтому наряду с нравственными
достижениями возможны и нравственные утраты. Кассий и Брум – выразители
традиционной римской доблести, республиканских достоинств – не удержали в
прежнем русле хода вещей, споспешествовал Цезарю – «честолюбивому
возмутителю» «коренных постановлений отечества /11, 46/. Как раз потому,
что не всегда нравственная доблесть соединяется с силою обстоятельств».
/11, 43/.
Моральный фактор – не единственный фактор среди тех, которые действуют
в истории. Это не значит, что позволительно сбросить со счета. Движениями
людей руководят разные побуждения, и нравственные представления здесь
играют немалую роль. Но эти представления подвижны. Брут не выиграл дела не
потому, что явился «защитником и мстителем коренных постановлений
отечества», а потому, что в глазах большинства они утратили этот смысл и
уже не выражали общего мнения. Иначе говоря, Брут сражался за благородные
идеи, которые потеряли значение реальной силы.
По убеждению Пушкина, история нуждается не в моральной оценке, а в
правильном объяснении.
Народ воспитывается собственным историческим опытом. Дело писателей
заключается в том, что бы облегчить этот тяжелый опыт, предупредив
возможные издержки исторического процесса глубоким анализом настоящего, тех
социальных его тенденций, которые пробивают себе дорогу уже теперь и могут
стать реальной силой в ближайшем или отдаленном будущем. Ведь не все эти
тенденции, выступающие как обычно, под лозунгом общего блага и
справедливости, действительно отражают народные требования и соответствуют
народным идеалам.
Понятно, почему с конца 1820-х годов внимание Пушкина так настойчиво
привлекала не только русская история, но и история Западной Европы. Начиная
с эпохи Петра I и позднее, когда Россия вследствие наполеоновских войн была
вовлечена в круговорот европейских событий, она вступила в новый фазис
существования. «По смерти Петра I, – писал Пушкин, – движение, переданное
сильным человеком, все еще продолжалась… Среди древнего порядка вещей были
прерваны навеки; воспоминания старины мало-помалу исчезли» /11, 1
| |  скачать работу |
Проблема истории в художественных произведениях А.С. Пушкина |
