Шуты и юродивые в романах Ф. Достоевского
ршенную форму общения, воплощения и явления Слова. (…)
Провиденциальная полнота Божественного знания – еще один источник
безмолвия. Христос постигает мир сердцем»[114]. Безмолвие – воплощение
«полноты бытия» и «явленность» этой полноты[115]. А.М. Панченко пишет, что
для юродивых было типично молчание, либо произнесение неясных, загадочных
звуков – как существа иного мира они не имели права говорить земным
языком[116].
Молчит еще один герой Достоевского, отец Ферапонт ("Братья Карамазовы"),
одержимый завистью к старцу Зосиме. «Бывали, однако, очень редкие случаи,
что и он разговорится, но большею частию произносил одно лишь какое-нибудь
странное слово, задававшее всегда посетителю большую загадку. (…) Ходил
очень странный слух, между самыми, впрочем, темными людьми, что отец
Ферапонт имеет сообщение с небесными духами и с ними только ведет беседу,
вот почему с людьми молчит» (XIV, 152). Отец Ферапонт профанирует идею
юродства - копирует поведение юродивого, чтобы самоутвердиться в мире. Его
молчание уже с обратным знаком: не из боязни повредить идее, а из гордости.
Молчание о. Ферапонта – следствие его сознания своей исключительности,
обособленности в мире. Аналогично молчит и Лизавета блаженная.
Примечательно, что игуменья монастыря, где она себя заключила, считает её
поведение тоже следствием гордости.
Молчит и Лизавета Смердящая. «Молчалива ужасно» Мари из рассказа Мышкина.
«Протяжно и задумчиво» говорит Лизавета Ивановна. Причем в задумчивости она
повторяет сказанное собеседником. Этот же мотив повторения есть в житии
юродивого Михаила Клопского. В.В. Иванов отмечает, что диалог о.Ферапонта с
Паисием после смерти старца Зосимы, почти дословно повторяет разговор М.
Клопского с настоятелем монастыря[117]. Загадками говорит Марья Тимофеевна.
Кроме молчащих героев, можно выделить «косноязычных»[118]. Это прежде
всего семья Капернаумовых в "Преступлении и наказании" , у которых живет
Соня Мармеладова. «Капернаумами» называли во II половине XIX в. «питейные
заведения»[119]. Поэтому понятно, почему дочь пьяницы, проститутка, живет у
них. Но Соня не только проститутка, она юродивая, а потому уместно
вспомнить, что евангельская блудница, Мария Магдалина родом из города
Магдала, близ Капернаума. Подобно Магдалине Соня идет за Раскольниковым в
каторгу, на его Голгофу. Капернаум также – город, где совершил множество
чудес исцеления Христос, о чем написано во всех четырех Евангелиях.
Евангелист Матфей, когда пишет, что Христос поселился в Капернауме,
приводит пророчество Исайи об этом городе: «Народ, сидящий во тьме, увидел
свет великий, и сидящим в стране тени смертной воссиял свет» (Матф., гл. 8,
ст. 16). Позднее Христос в числе городов, в которых он лично побывал,
укоряет и Капернаум за то, что они (капернаумцы – Ю.С.) не покаялись: «И
ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься; ибо если бы в
Содоме явлены были силы, явленные тебе, то он оставался бы до сего дня; но
говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе»
(Матф., гл. 11, ст. 20-24). «Не от подобных ли жутких и противоречивых
пророчеств о Капернауме и сам Капернаумов, если от испуга не онемел, то
стал косноязычным?» – предполагает М.С. Альтман[120]. У нас возникли иные
предположения. «Светом великим» стали для семьи Капернаумовых чтения
Евангелия на их квартире Соней и Лизаветой Ивановной, этими «юродивыми»,
как говорит о них Раскольников. Как некогда жители Капернаума, семейство
Капернаумовых прикоснулось истине, тайне высшего мира. Причастившись ей,
они становятся косноязычными, потому что слова, как нечто рациональное,
становятся уже не важны.
Косноязычен еще один герой Достоевского – Кириллов ("Бесы"). В записной
тетради 1875-77 гг. есть такие слова об этом герое: «Поврежденность ума, но
не сердца, Кирилловы»[121]. Этот герой многими внешними чертами близок кн.
Мышкину: это эпилептические припадки; переживание экстатического слияния с
природой; уверенность, что мир хорош, только люди не знают об этом. Сердцем
Кириллов видит красоту мира. Умом он понимает, что мир болен и страдает.
Отрицанием Бога он надеется подарить человечеству счастье. «Я думаю,
человек должен перестать родить. К чему дети, к чему развитие, коли цель
достигнута?» – слова Кириллова (X, 450-451). В известном отрывке «Маша
лежит на столе…» (1864 г.) Достоевский писал, что когда будут уничтожены
все единоличные Я, человечество изменится, перейдет на другую стадию
существования - жениться и рожать детей уже не будут (XX, 172-173)[122].
Думается, что в романе "Бесы" «цель достигнута» не миром, а самим
Кирилловым. Он уже переродился, вплотную (сердцем) прикоснулся высшей
истине – отсюда его косноязычие, - понять, что истина в Боге ему мешает
«поврежденный ум». Поэтому его подвиг не способствует возрождению
человечества, им пользуются «бесы».
Итак, в отличие от беспрерывно витийствующих шутов, действительно
причастные высшей тайне герои молчат, или стараются молчать, или испытывают
трудности в общении. Истина чувствуется сердцем, как нечто прекрасное[123].
Разумом её не постичь (неслучайно во сне Раскольникова люди заражаются
«умом и волей» и считают после этого, что владеют единственной в мире
истиной, что приводит к разобщению людей), поэтому слова как нечто
рациональное здесь не важны. Как же принести истину в мир? Кн. Мышкин
говорит: «Лучше просто пример». Лучше любых слов то, что делает «святая»
Лизавета Ивановна. Это деятельная любовь к миру, без каких либо
теоретических, рациональных обоснований, без рассуждений. Старец Зосима
говорит: «Всякая-то травка, всякая-то букашка, муравей, пчелка золотая, все-
то до изумления знают путь свой, не имея ума, тайну Божию свидетельствуют,
беспрерывно совершают её сами… все совершенно, все, кроме человека,
безгрешно, и с ними Христос еще раньше нашего» (XIV, 267-268, - курсив
наш).
С.Н. Митюрев, анализируя «Сон смешного человека», задается вопросом: в
чем же суть «истины», которую познал «смешной человек» в результате
путешествия в «золотой век», т.е. в период истории человечества до
осознания границ своей личности: «Достоевский намеренно обыгрывает
ситуацию, он словно дразнит читателя, обставляя «истину» со всех сторон
бесчисленными подробностями и деталями (вплоть до указания точной даты
познания – 3 ноября), но так и не разъясняя её сути. В том-то и дело, что
эта «истина» не может быть выражена словами, тем более сообщена другим
людям в качестве указания что делать и как жить. Способы достижения
«золотого века» едва ли могут быть вербализованы, ибо сам идеал – не от
рассудка, не от логики: «Но как мне не веровать: я видел истину, - не то
что изобрел умом, а видел, видел, и живой образ её наполнил душу мою
навеки. (…) Но как устроить рай – я не знаю, потому что не умею передать
словами (XXV, 118 – курсив С.Н. Митюрева)»[124]. Истина в художественном
мире Достоевского заключена в деле, а не словах. Поэтому он использует в
своем творчестве традиции юродства – юродивый не говорил, не рассуждал, а
действовал, жил в земном мире по законам высшего мира, «свидетельствовал»
эти законы всем своим поведением.
Но сами эти законы Достоевский подвергает коррекции: он лишает их
догматизма, вместо аскетизма проповедует радость бытия и свободное общение
человека с Богом, на первое место в христианстве ставит идею объединения
человечества. В соответствии с этим меняется в романах Достоевского и
традиционный образ юродивого.
V. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Продолжая вслед за М.М. Бахтиным изучение поэтики Достоевского, П. Тороп
выделяет в его романах три пространственно-временных уровня:
топологический, психологический и метафизический. Топологический уровень –
хронотоп сюжета. На этом уровне роман гомофоничен, т.е. описан одним
человеком, имеющим свои цели и пристрастия в этом описании. Психологический
уровень – пространство героев с их идеями и мировоззрениями. Вместо единого
повествователя мы видим здесь мир автономных голосов, вместо гомофонии –
полифонию. П. Тороп утверждает, что слово повествователя тесно связано со
словами отдельных персонажей, и происходит эта связь на уровне
метафизического хронотопа: «Слово, связывающее уровни сюжета и
самосознания, приобретает в целом произведении метаязыковое значение, так
как связано с идейным осмыслением всего текста, в том числе пространства и
времени. Метаязык задается не просто описывающим, а его главной идеей – и
оказывается, что на более глубоком уровне полифония является лишь
сосуществованием разных трансформаций этой идеи. Тем самым на уровне
метафизического хронотопа правильнее оказывается говорить о гетерофонии, о
вариациях единой идеи»[125]. Таким образом, единая идея текста
устанавливает язык описания этого текста. Единая на уровне
| |  скачать работу |
Шуты и юродивые в романах Ф. Достоевского |
