Шуты и юродивые в романах Ф. Достоевского
подобных,
наказанных Богом существ, мне стало почти противно смотреть на нее с первой
же минуты, и только разве жалость, но не отвращение овладела мною потом»
(X, 114). Студент говорит о Лизавете Ивановне: «Да, смуглая такая, точно
солдат переряженый, но знаешь, совсем не урод. У нее такое доброе лицо и
глаза. Очень даже. Доказательство - многим нравится. Тихая такая, кроткая,
безответная, согласная, на всё согласная. А улыбка у ней даже очень хороша.
- Да ведь она и тебе нравится? - засмеялся офицер. - Из странности» (VI,
54). Видимо, они «приятны», потому что более понятны обычным людям, имеют
некоторые зачатки самосознания. Вряд ли может быть приятным совершенно
непонятное существо. А кроме того, очень важно, что эти две героини
чистоплотны и наводят чистоту в мире (Марья Тимофеевна до замужества и
Лизавета Ивановна ходили по людям, стирали и убирали).
В вводной части мы писали о статье Касаткиной «Святая Лизавета», где
говорилось об особой святости Лизаветы Ивановны: «растворении» своей
личности в мире[69]. Лизавета лишена разума, и как следствие этого - не
осознает своей личности, всю себя отдает людям. Для понимания значения этих
сумасшедших женщин в романах Достоевского нам кажутся важными следующие
слова писателя из «Записной тетради 1864-65 гг.»:
« Бог есть идея человечества собирательного, массы, всех. Когда человек
живет массами (в первобытных патриархальн(ых) общинах, о которых остались
предания) - то человек живет непосредственно.
Затем наступает время переходное, т.е. дальнейшее развитие, т.е.
цивилизация. (Цивилизация есть время переходное.) В этом дальнейшем
развитии наступает феномен, новый факт, которого никому не миновать, это
развитие личного сознания и отрицание непосредственных идей и законов. (…)
Это состояние, т.е. распадение масс на личности, иначе цивилизация, есть
состояние болезненное. Потеря живой идеи о Боге тому свидетельствует.
Второе свидетельство, что это есть болезнь, есть то, что человек в этом
состоянии чувствует себя плохо, теряет источник живой жизни, не знает
непосредственных ощущений и всё сознаёт» (XX, 192, - курсив Достоевского).
Выход из этого состояния человечеству показал Христос: «Возвращение в
непосредственность, в массу, но свободное и даже не по воле, не по разуму,
не по сознанию, а по непосредственному, ужасно сильному, непобедимому
ощущению, что это ужасно хорошо. (…)
В чём идеал?
Достигнуть полного могущества сознания и развития, вполне сознать своё Я
- и отдать это всё самовольно для всех» (XX, 192, курсив Достоевского).
Таким образом, безумные героини Достоевского - люди до грехопадения, до
осознания своей личности, существа совершенно иного порядка. Но юродивые
«во Христе», т.е. действительно сумасшедшие, не канонизировались церковью.
В их образе жизни нет подвига, существование по законам высшей правды
даётся им без труда, неосознанно ими самими. Настоящий подвиг - в
сознательном отказе от разума, от личности. Это возвращение в состояние до
грехопадения, но уже на новом, более высоком уровне. Поэтому героинь данной
группы нельзя назвать «юродивыми» в художественном мире Достоевского, для
которого юродство - следование идеалу Христа, сознательное действие.
Среди сумасшедших женщин, возможно, одна - юродивая «Христа ради», т.е.
притворяется сумасшедшей. Это Лизавета блаженная из «Бесов», которая вот
уже 17 лет сидит в клетке в стене монастыря, о чем нам рассказывает
Хромоножка. И хотя Марья Тимофеевна говорит, что, на её взгляд, «Бог и
природа всё одно» (X, 116), т.е. не важно - природное или напускное это
юродство, нам кажется, что поведение Лизаветы блаженной не является
«юродским» в художественной системе Достоевского, даже если она сознательно
отказаласть от «цивилизации». Ведь для Достоевского юродство в доброте и
любви, одно самоуничижение ещё не залог святости. Юродивый Достоевского
открыт для всего мира, существует в абсолютном единстве с ним. Лизавета
блаженная, напротив, находится в замкнутом пространстве, не общается с
людьми. Она спасает лишь себя, не думая о мире. Тогда как даже в поведении
Лизаветы Смердящей есть проявления добра и любви: «Дадут ей грошик, она
возьмет и тотчас снесет и отпустит в которую-нибудь кружку, церковную аль
острожную. Дадут ей на базаре бублик или калачик, непременно пойдет и
первому встречному ребеночку отдаст, а то как остановит какую-нибудь нашу
самую богатую барыню и той отдаст; и барыни принимали даже с радостию»
(XIV, 90).
Рассмотрим, что ещё объединяет героинь этой группы, кроме безумия. Во-
первых, они все женщины, за исключением Мышкина. Но и Мышкина, и этих
женщин уместнее назвать бесполыми существами. Версилов говорит о Лидии
Ахмаковой: «такая невеста – не женщина» (XIII, 371). Большинство из них
претерпели насилие и испытали материнство. Лизавета Ивановна «поминутно»
беременна, т.к. не в силах никому отказать. Мари в Швейцарии соблазняет
проезжий «комми». Марья Тимофеевна бредит об утопленном ею ребенке.
Лизавета Смердящая неизвестно от кого забеременела и родила Смердякова.
Нетронутой в ряду этих женщин осталась лишь сидящая в клетке Лизавета.
Материнство и юродство, считает Р.Я. Клейман, объединяются у Достоевского
в образе Богоматери. Исследовательница приводит следующие слова
Свидригайлова: «Ведь у Сикстинской мадонны лицо фантастическое, лицо
скорбной юродивой» (VI, 369). Надо сказать, что в творчестве Достоевского
поругание и/или материнство испытывают практически все женщины (вспомним
Соню, которой пришлость пойти в проститутки, Настасью Филипповну, сестру и
даже мать Подростка и др.). Женщина на земле оказывается поруганной, но ей
дано материнство, единственное утешение в падшем мире. Материнство
преображает женщину, подымает от этого мира, делает ее юродивой -
заставляет отказаться от разума, забыть о себе и жить чувствами. Гордой, со
сверкающими глазами (а это признак всех «гордых», с уязвленным самолюбием
женщин Достоевского) приезжает к Шатову его жена. Она отказывается от любой
его помощи. Но всё меняется после рождения ребёнка: «Говорить она могла
мало, но всё смотрела на него и улыбалась ему как блаженная. Она вдруг
точно обратилась в какую-то дурочку. Всё как будто переродилось» (X, 453).
Для перерождения и необязательно становится матерью. Общение с детьми,
завоевание их любви и признания вообще очень значимо в поэтике
Достоевского. Мышкин говорит о Мари, которую в последние дни ее жизни
полюбили дети: «Через них, уверяю вас, она умерла почти счастливая. Через
них она забыла свою чёрную беду, как бы прощение от них приняла, потому что
до самого конца считала себя великою грешницею» (VIII, 62-63). «Через
детей» изменилось не только отношение Мари к самой себе, но и отношение
жителей деревни, взрослых людей, к ней: «В деревне, кажется, стали жалеть
Мари, по крайней мере детей уже не останавливали и не бранили, как прежде»
(VIII, 62). «Через детей душа лечится», - замечает Мышкин (VIII, 61).
Тему детства в творчестве Достоевского рассматривают многие
исследователи. Г.М. Фридлендер в книге «Реализм Достоевского» пишет о
развитии этой темы в творчестве Достоевского: «В своих первых больших
романах, «Униженных и оскорбленных» и «Преступлении и наказании»,
Достоевский, изображая детей, выросших в нищете или в условиях «случайного
семейства», в городской разночинно-мещанской среде, не отделяет
принципиально судьбу и переживания детей от судьбы и переживаний остальных,
«взрослых» персонажей». Окружающие условия «рано раскрывают перед ребенком
изнанку жизни, приучают его задумываться, углубляться в себя, делают
внутренний мир ребенка не по-детски сложным и противоречивым, порождая у
детей борьбу добрых и злых наклонностей, самоотвержения и мстительного
эгоизма»[70]. В последующих романах «образы детей получают и другую,
дополнительную сюжетную функцию и идейную нагрузку. В эпизоде с Мари
дети полуинстинктивно своим примером как бы учат «взрослых» персонажей тем
идеальным, гуманным нравственным нормам, которые писатель утверждает в
романе (…) Образ Коли Иволгина, который, являясь свидетелем трагических
событий романа, не сгибается под их тяжестью, а взрослеет и вырастает под
влиянием этих событий, отражает рождающуюся у Достоевского хотя еще
достаточно туманную веру в русскую молодёжь, которой суждено (…) найти
путь к преодолению трагических противоречий жизни старшего поколения. Это
новое освещение темы детства укрепляется и получает дальнейшее развитие в
«Подростке».
В эпизодах об Илюшечке и других «мальчиках» наиболее полно сливаются оба
отмеченных аспекта темы детства»[71].
Дети максимально приближены к идеалу, к которому должен стремиться
человек на земле, это существа, еще не познавшие границ своего Я, а потому
они сродни сумасшедшим героиням Достоевского, юродивым «во Христе». Потому,
как и юродивые, они «учат» жизни взрослых. Но дети растут и меняются, и от
того, какими они станут, что они выберут: «эгоизм&
| |  скачать работу |
Шуты и юродивые в романах Ф. Достоевского |
