Шуты и юродивые в романах Ф. Достоевского
raquo; или «самоотвержение»,
зависит будущее мира. В этом отличие детей и «во Христе» юродивых.
Последние – лишь единичные примеры, развития их образы лишены.
Говоря о теме детства, отметим также наличие «детского» в характерах
некоторых героев. Например, с ребёнком сравниваются в романах Достоевского
Лизавета Ивановна и Лизавета Пркофьевна, первая из которых считается «почти
идиоткой», а вторая - «чудачкой», т.е. обе - женщины эксцентрического
поведения, не соответствующего общепринятым нормам. Наличие или отсутствие
«детского» в характеристике героя позволяет даже построить целую
нравственную иерархию персонажей Достоевского. Так Н.М. Чирков пишет:
«Персонажи «Бесов» могут быть сгруппированы по степени близости их к
детской сущности. В наибольшей степени этот образ присутствует в
Хромоножке. Вот почему она бывает в иные минуты совершенно счастлива и
способна переживать состояние полного блаженства. (…) После Хромоножки в
наибольшей степени близок к ребенку Степан Трофимович Верховенский. (…)
Степан Трофимович в свои предсмертные минуты проходит через стадию суда над
самим собой, через самоосуждение»[72].
Тема детства связана таким образом с темой юродства, обе подразумевают
необходимость сохранения в человеке простодушного, неэгоистичного начал.
Вернемся к юродивым «во Христе». Кроме перенесенного поругания (как
правило, со стороны героя с выраженным бесовским началом: например, от
Ставрогина или Ф. Карамазова) и испытанного материнства, героинь этой
группы объединяет смерть. Все они умирают, кроме Лизаветы блаженной, ложной
юродивой, исключившей себя из мира людей. Как Лизавета Ивановна, героини
этой группы все отдают людям, в том числе и свою жизнь[73]. Смерть их
обычно насильственна, часто является следствием поругания. Хромоножку
убивают за то, что на ней женился Ставрогин. Лизавета Смердящая умирает,
родив ребенка, по всей видимости от Ф.П. Карамазова. Умерла и кликуша-жена
Федора Павловича. Исход личного сюжета каждой героини этой группы
показывает нежизнеспособность в падшем мире людей, не знающих эгоизма.
В ряду этих сумасшедших женщин очень интересен образ Марьи Тимофеевны
Лебядкиной, Хромоножки. Физическое убожество так же, как и сумасшествие и
имморализм, являлось приметой юродства. Имморализм юродивого Достоевский,
как и авторы древнерусских житий, оставляет в стороне. Но его Марья
Тимофеевна безумна, и как юродивой ей дано в безумии прозреть истину.
Правда, в рациональном мире речи этой «безудержной мечтательницы»,
сумасшедшей, кажутся загадками. Но поведение и слова настоящего юродивого и
должны быть непонятны для житейского разума, ведь юродивый – существо иного
мира[74].
Как и остальные юродивые Достоевского, Марья Тимофеевна лишена дома,
семьи. Она живет на открытом пространстве, «на пороге», как написал бы
Бахтин, в этом и заключена суть юродства: всегда быть «в миру». Рассказчик
так описывает жилье Хромоножки: «Все помещение их состояло из двух
гаденьких небольших комнаток (...). Тут когда-то несколько лет содержалась
харчевня (…). Видно было, что тут никто ничем не занимается; печи не
топятся, кушанье не готовится; самовара даже у них не было, как потом
рассказал Шатов. (…) Шатов говорил, что у них и дверь не запирается, а
однажды так настежь в сени всю ночь и простояла» (X, 113-114). Находится
этот дом на Богоявленской улице.
Брат избивает Лебядкину, как бьёт Лизавету Смердящую отец, как «заедает»
жизнь своей сестры старуха-процентщица, как издевалась над Мари её мать. Но
отсутствие родственной любви компенсирует любовь и забота посторонних
людей. О такой важной составляющей юродства, как отречение от родственной
любви и обращение к любви неисключительной, ко всему миру одинаково, пишет
В.Е. Ветловская, анализируя житие и духовный стих об Алексее человеке
Божьем в связи с образом Алеши Карамазова из романа "Братья
Карамазовы"[75]. Правда, В.Е. Ветловская не упоминает, что Алексей человек
Божий был юродивым, и подвиг его типично юродский.
В образе Хромоножки сильны фольклорные мотивы. «Князь», «Иван-царевич»,
«сокол» – это всё фольклорные обозначения жениха, так Хромоножка называет
Ставрогина, вернее – его идеальный образ, каким она видит его в своих
фантазиях. «Слепым филином» она называет реального Ставрогина.
Марья Тимофеевна напевает:
Мне не надобен нов-высок терем,
Я останусь в этой келейке,
Уж я стану жить-спасатися,
За тебя Богу молитися (X, 118).
В комментариях полного собрания сочинений Достоевского (XII, 357-358)
указывается, что это «Песня царицы», которую народная молва приписывает
Евдокии Лопухиной, первой жене Петра I, постриженной по его воле в монахини
(Хромоножка тоже несколько лет провела в монастыре). Эта песня входила в
издание «Песни, собранные П.В. Киреевским» (вып. 8, М., 1870. С. 111).
Такой сборник был в библиотеке Достоевского[76]. В тексте романа несколько
раз упоминается «истрепанная книжка какого-то песенника», лежащая на столе
Лебядкиной (X, 114, 214).
Эта песня привносит в образ безумной прорицательницы мотив
самопожертвования[77], юродивая отказывается от земных благ, жертвует
собой, чтобы молиться за своего «Князя», чтобы спасти его.
Фольклорные источники сказываются и в почитании Хромоножкой Богородицы
как «матери сырой земли», которую необходимо в земной жизни пропитать на
пол-аршина под собой слезами, тогда – «тотчас же о всем и возрадуешься» (X,
116). Здесь соединились два важных для поэтики Достоевского мотива:
почитания земли[78] и необходимости страдания в жизни[79].
Лебядкина бредит об утопленном ею ребенке. Она не помнит, мальчика или
девочку родила. Она не уверена и легко в этом соглашается с Шатовым, был ли
вообще ребенок. Но для нее это и не важно. Она живет мечтами, а не
событиями реального мира, и если она представила себе ребенка, то для нее
он есть, и она не перестанет плакать по нем. Почему возникает этот образ
убитого ребенка? Прежде всего этот мотив сближает Хромоножку с Гретхен из
«Фауста» Гете, чем подчеркивается связь с бесовством главного героя –
Ставрогина (XII, 230-231, -комментарии к полн. собр. соч.). Кроме того, нам
кажется продуктивным обращение к исследованиям Игоря Волгина[80], который
обнаруживает сходные черты между тайной организацией в «Бесах» и традициями
хлыстовской и скопческой сект, как они были описаны П.И. Мельниковым (А.
Печерским) в книге «Белые голуби»[81]: Ставрогин, как и хлыстовский
«христос», не занимается организационной рутиной, его задача – быть
символом, как бы освящать собою секту, изредка «являясь» перед народом. Как
и положено хлыстовскому «христу», он сожительствует с двумя «богородицами»,
Мариями (Лебядкиной и Шатовой), чьи дети (вымышленный и реальный) вскоре
после рождения умирают, что может рассматриваться как хлыстовское
жертвоприношение[82]. Как хлыстовские богородицы Марья Лебядкина и Marie
Шатова вовлечены в бесовскую секту, за что расплачиваются жизнью и своих
детей, и своей собственной. Возможно, Хромоножка сочиняет историю об убитом
ею ребенке, бессознательно ощущая свою вину, как совершившей страшную
ошибку, поддавшейся влиянию «слепого филина», мелкого беса. Может быть, и
мотив самопожертвования вызывает в ней ощущение греховности «Князя». Марья
Тимофеевна оказывается носительницей трех мотивов, важных как для традиции
юродства, так и для творчества Достоевского: мотива прозрения в безумии,
мотива ощущения своей вины и мотива самопожертвования.
Остановимся подробнее на мотиве вины. Скорее всего, он является одним из
следствий идеи Достоевского о растворении личности в мире. Если весь мир
грешен, то все виноваты перед каждым и за каждого, и каждый перед всеми и
за всех. Вообще осознание своей правоты, даже если герой действительно прав
с точки зрения любого обычного человека, даже если он «унижен и
оскорблен», делает его «виноватым» в художественном мире Достоевского.
Осознание своей правоты и вины окружающих разъединяет человека с миром,
порождает гордость и презрение к миру. Таковы, например, Настасья
Филипповна, Катерина Ивановна («Преступление и наказание»[83]), Marie
Шатова до рождения ребенка. Совсем иначе относится к миру Соня Мармеладова:
она никого не винит, она себя ощущает «великой грешницей» (VI, 246). Так и
Хромоножка не чувствует себя обманутой или осмеянной Ставрогиным, а
напротив, ощущает свою вину перед ним, готова на самопожертвование ради
него. Она говорит: «Виновата я, должно быть, перед ним в чем-нибудь очень
большом (…) вот не знаю только, в чем виновата…» (X, 217). Показное
самоуничижение традиционного юродивого превращается в романах Достоевского
в идею растворения личности в мире и осознание каждым человеком своей вины
перед всеми. Идеальный юродивый должен был соблюдать равновесие между
ощущением своего влияния на мир и в то же время чувством своей ничтожности
и греховности
| |  скачать работу |
Шуты и юродивые в романах Ф. Достоевского |
