Творчество Солженицына
оизведения в 1964-1965 гг.
Каждый из четырех хронотопов романа формирует свой мир со своей
иерархией, системой ценностей, представлениями о смысле жизни, добре и зле,
чести и бесчестии. Эти понятия часто противоположны друг другу. Манеры
поведения, навыки обыденного общения, бытовые установления, характеризующие
один хронотоп, оказываются немыслимыми при пересечении героем его границ.
Именно поэтому такую неловкость ощущает подполковник Климентьев во Время
разговора в вагоне метро с Надеждой, женой Нержина. В лефортовской тюрьме
она была бы для него женой врага народа, в поезде метро — независимой
самостоятельной и привлекательной молодой женщиной.
«Перед Климентьевым за много лет его службы тюремным офицером вставало
и стояло множество всяких женщин, и он не видел ничего необыкновенного в их
просительном робком виде. Но здесь, в метро, хотя спросила она в очень
осторожной форме, — на глазах у всех эта просительная фигура женщины перед
ним выглядела неприлично.
— Вы... зачем же встали? Сидите, сидите, — смущенно говорил он,
пытаясь за рукав посадить её».
То, что естественно в рамках хронотопа, охватывающего спецтюрьму
Марфино и Лубянку, невозможно в московском хронотопе, где Климентьев уже не
тюремщик, а подтянутый офицер, осматривающий свое мужественное неясно
отсвечивающее отражение в зеркальном стекле, за которым проносилась чернота
туннеля и бесконечные трубы кабеля. Этим и обусловлено унижение, которое он
переживает, видя, как «эта женщина при молчаливом внимании окружающих так
унизительно встала и стояла перед ним».
Так же неуютно чувствует себя бывший фронтовик Щагов, переступая не
просто порог квартиры Макарыгиных, куда он приглашен на молодежную
вечеринку, но оказываясь на границе двух миров один из которых чужд и даже
враждебен ему.
Каждый хронотоп в романе Солженицына формируется вокруг какого-то
определенного центра, стягивающего к себе его границы (шарашка Марфино,
квартира Макарыгиных, московские улицы, деревня Рождество).
Наличие героев, пересекающих границы романных хронотопов,
предопределяет их наложение друг на друга, подобно окружностям лежащим в
одной плоскости. Их взаимные пересечения объясняет широкий образ-символ
круга, заданный в названии романа.
Символ круга появляется перед Иннокентием Володиным, размышляющим о
том, кого он предает своим звонком. Разговаривая с Кларой во время их
загородной прогулки, он пытается понять соотношение родины и человечества,
правительства, режима и интересов других людей во всем мире. «Вот видишь —
круг?» — говорит он, вычерчивая палочкой на сырой земле, к которой вдруг
приблизился, выбравшись из министерских кабинетов и блестящих московских
гостиных за город, концентрические окружности. «Это — отечество. Это —
первый круг. А вот — второй. — Он захватил шире. — Это -человечество. И
кажется, что первый входит во второй? Ничего подобного! Тут заборы
предрассудков. Тут даже — колючая проволока с пулеметами. Тут ни телом, ни
сердцем почти нельзя прорваться. И выходит, что никакого человечества —
нет. А только отечества, отечества, и разные у всех...». Почти
математическая упорядоченность этого образа объясняет композиционную
структуру романа, дающую возможность совместить «круги» художественного
мира, романные хронотопы, в принципе, казалось бы, несводимые в одном
сюжете: высшие круги МГБ, заключенные Марфинской шарашки, дворник Спиридон,
писатель Галахов, жены, безнадежно ждущие своих мужей из заключения, высшая
советская номенклатура, чиновники МИДа.
Звонок Володина оборачивается роковым кругом, который описывает
«Победа» на Лубянской площади перед зданием МГБ:
«Повинуясь правилам уличного движения, автомобиль обогнул всю
сверкающую Лубянскую площадь, словно делая прощальный круг и давая
Иннокентию возможность увидеть в последний раз этот мир и пятиэтажную
высоту слившихся зданий Старой и Новой Лубянок, где предстояло ему окончить
жизнь».
Это лишь один из символов круга, реализованных в романе. Словно
обращаясь к опыту Данте, который поместил языческих мудрецов не в рай, но в
первый круг ада, Солженицын описывает мир шарашки как первый Дантов круг.
«Шарашку придумал, если хотите, Данте. Он разрывался— куда ему
поместить античных мудрецов? Долг христианина повелевал кинуть этих
язычников в ад. Но совесть возрожденца не могла примириться, чтобы
светлоумных мужей смешать с прочими грешниками и обречь телесным пыткам. И
Данте придумал для них в аду особое место».
Все хронотопы романа стянуты в тугой узел сюжетной завязкой — звонком
в посольство и расшифровкой ленты. Но этот внешний сюжет позволяет завязать
внутреннее действие романа, его философские и идеологические сюжеты.
Импульсами их развития являются многочисленные столкновения героев, их
идеологий, философских взглядов. Но только ли диалог, прямой спор являются
единственной формой их воплощения?
Думается, что нет. Ведь в художественном мире романа есть герои,
которые не могут высказать себя в споре. Возможен ли диалог на политические
или философские темы между Яконовым и любым другим героем — будь он
заключенным Марфинской шарашки или офицером МГБ? Конечно же, нет. Лишь
заключенные обладают истинной свободой спорить и думать — если в оппоненте
не встретят стукача. Вольные, сойдись они в споре, были бы вынуждены
повторять официальные идеологические клише, опасаясь не только говорить, но
и Думать. Поэтому Солженицын помимо прямого столкновения героев находит и
иные способы воплощения конфликта.
Такими приемами обусловлены художественные способы построения системы
персонажей романа.
И в повести «Раковый корпус», и в романе «В круге первом» Солженицын
отказывается от главного героя: «Каждый персонаж становится главным, когда
вступает в действие. Автор должен тогда отвечать за своих героев. Он не
отдает предпочтения ни одному из них. Он должен понимать и мотивировать
поступки всех персонажей».
Отсутствие главного героя нехарактерно для жанра романа. Чаще всего в
романе именно вокруг него формируется идеологическое поле, в которое
включаются все другие образы. В таком случае система персонажей строится по
центростремительному принципу, сюжет «стягивает» вокруг центральной фигуры
героев, столкновение с которыми и формирует проблематику произведения.
Солженицына не устраивает такой путь. «Автор романа с главным героем
поневоле больше внимания и места уделяет именно ему, - говорил он в одном
из интервью, отказываясь от главного героя и обосновывая свой принцип
построения системы персонажей. — Каждое лицо становится главным действующим
лицом, когда действие касается именно его. Тогда автор ответственен пусть
даже за тридцать пять героев. Он никому не дает предпочтения».
Отказ от образа главного героя заставляет Солженицына искать иные
принципы построения системы персонажей. Образы «В круге первом»
раскрываются в рамках своего хронотопа. Хронотоп создает то пространство, в
котором идеологические поля, формируемые героями, как бы накладываются друг
на друга, создавая конфликтное напряжение. Даже если герой не вступает в
спор, не проявляет собственной позиции в диалоге, писатель находит
возможность раскрыть его изнутри и воссоздать то идеологическое поле,
которое он привносит в роман.
Сделать это дает возможность особый принцип организации авторского
повествования. Солженицын, характеризуя героя, его внутренний мир,
самооценки, восприятие событий, предысторию, далек от форм прямого
выражения авторской позиции, вне зависимости от того, совпадает авторская
точка зрения с точкой зрения героя или же они противоположны. Повествование
о персонаже ведется в третьем лице, но сориентировано на его тип сознания и
восприятия.
«Рубин впился в пеструю драпировку, закрывающую динамик, будто ища
разглядеть там лицо своего врага. Когда Рубин так устремлено смотрел, лицо
его стягивалось и становилось жестоким. Нельзя было вымолить пощады у
человека с таким лицом». Здесь речь повествователя пока еще лишена
ориентации на внутренний мир героя. Объективизированное описание дает
возможность дать его психологический портрет, характеризующий его состояние
в данный момент, и подготовить читателя к субъективизации повествования.
«Рубин курил, жуя и сдавливая мундштук папиросы. Его переполняло,
разрывало. Разжалованный, обесчещенный — вот понадобился и он! Вот и ему
сейчас доведется посильно поработать на старуху — Историю. Он снова — в
строю! Он снова — на защите мировой революции!»
Здесь в рамках одного абзаца дан переход от портрета к несобственно-
прямой речи. Так думал о себе сам Рубин, но не автор, придерживающийся
принципиально иных воззрений на мировую революцию. Точка зрения автора и
героя расподобляются, но автор не вступает в прямую полемику со своим
героем.
В следующей фразе повествование вновь объективизируется: «Угрюмым псом
сидел над магнитофоном ненавистливый Смолосидов. Чванливый Бульбанюк за
просторным столом Антона с важностью подпер свою картошистую голову, и
много лишней кожи его воловьей шеи выдавилось по ве
| |  скачать работу |
Творчество Солженицына |
