Философские истоки и основы мировосприятия И. Бродского
два-О, в пространство…
пространство жаждет вытеснить…
(III, 145).
Таким образом, в конфликте Пространства и вещи ведь становится
активной стороной: Пространство стремится вещь поглотить, а вещь – его
вытеснить. Однако, поглощаемая Пространством, вещь растворяется в нем. Цикл
«Новый Жюль Верн» начинается экспозицией свойств Пространства: «Безупречная
линия горизонта, без какого-либо изъяна», которое сначала стирает
индивидуальные особенности попавшей в него вещи:
И только корабль не отличается от корабля.
Переваливаясь на волнах, корабль
выглядит одновременно как дерево и журавль,
из-под ног у которого ушла земля…
(II, 387).
И, наконец, разрушает и полностью поглощает ее. Примечательно, что при
этом само пространство продолжает «улучшаться» за счет поглощаемы им вещей:
Горизонт улучшается. В воздухе соль и йод.
Вдалеке на волне покачивается какой-то безымянный
предмет.
(II, 393).
Следует отметить, что главное в вещи – ее границы (например, окраска).
Это граница обладает двойственной природой – будучи материальной, она
скрывает в себе чистую форму:
… Окраска
вещи на самом деле маска
бесконечности, жадной к деталям.
(III; 35).
Если основное в вещи – ее границы, то и значение ее определяется, в
первую очередь, отчетливостью ее контура, той «дырой в пейзаже», которую
она после себя оставляет. Следовательно, мир – это арена непрерывного
опустошения, пространство, сплошь составленное из дыр, оставленными
исчезнувшими вещами. У Бродского данная концепция перехода от материальной
вещи к пустоте в пространстве, к чистым структурам соотносится с
платоновским восхождением к абстрактной форме, к идее (35;201).
Однако, несмотря на то, что философия Бродского обнаруживает
платоническую основу, по крайней мере в двух моментах она прямо
противопоставлена Платону. Первый из них связан с трактовкой категорий
«порядок/беспорядок» «космос/хаос»; второй категорий «общее/частное» (63;
8).
В противоположность Платону, сущность бытия, по Бродскому, проступает
не в упорядоченности, а в беспорядке, не в закономерности, а в случайности.
Именно беспорядок достоин того, чтобы быть запечатленным в памяти,
(«Помнишь свалку вещей…»); именно в бессмысленности проступают черты
бесконечности, вечности, абсолюта:
… смущать календари и числа
присутствием, лишенным смысла,
доказывая посторонним,
что жизнь – синоним
небытия и нарушенья правил.
(III; 99).
Я, как мог, обессмертил
то, что не удержал.
(II; 495).
Бессмертно то, что потеряно: небытие /«ничто»/ абсолютно.
С другой стороны, трансформация вещи в абстрактную структуру связана
не с восхождением к общему, а с усилением частного, индивидуального:
В этом и есть, видать,
роль материи во
времени – передать
все во власть ничего,
чтоб заселить верто-
град голубой мечты,
разменявши ничто
на собственные черты.
…
Так говорят «лишь ты»,
заглядывая в лицо.
«Сидя в тени»;
(III; 71).
Только полностью перейдя «во власть ничего», вещь приобретает сою
подлинную индивидуальность, становится личностью. Бродского интересует мир
вещей, каждая из которых ценна, в первую очередь, именно своей неповторимой
индивидуальностью, своей неповторимой индивидуальностью, своей случайностью
и, следовательно, необязательностью [65; 11].
Здесь четко прослеживается одна из философем Бродского: наиболее
реально не происходящее, даже не происшедшее, а то, что так и не произошло.
Именно на этом уровне возникает у Бродского образ перехода Пространства во
Время: «Ибо отсутствие пространства есть присутствие времени». «То, что так
и не произошло,» - подлинная жизнь, существует не в Пространстве, а во
времени. К нему Бродский относится по-другому:
Время больше пространства.
Пространство – вещь.
Время же, в сущности, мысль о вещи.
Жизнь – форма времени…
(III; 136).
Поэт свидетельствует, что пространство для него действительно и
меньше, и менее дорого, чем Время. Не потому, однако, что оно – вещь, тогда
как Время есть мысль о вещи. Между вещью и мыслью всегда предпочтительнее
последнее» (34; 83).
Так устанавливается иерархия понятий, согласно которой время
значительнее, но и дальше человека, безразличнее к нему. Припомнить себя
человеку дано только в Пространстве: предмет, краска, запах, жест… У
безразличного Времени человеческая память не может отвоевать и обжить хотя
бы маленький уголок пространства.
С точки зрения времени нет «тогда»
есть только «там»; и «там», напрягая взор,
память бродит по комнатам в сумерках, точно вор,
шаря в шкафах, роняя на пол роман,
запуская руку к себе в карман.
(III; 59).
Время представляет собой переход границы бытия: «время создано
смертью» (II,162).
Что не знает Эвклид, что, сойдя на конус,
вещь обретает не ноль, но Хронос
(II, 276).
Взгляд во Время – это взгляд вверх, вглубь Вселенной, в смерть.
Время есть мясо немой вселенной.
Там ничего не тикает. Даже выпав
из космического аппарата,
ничего не поймаете: ни фокстрота,
ни Ярославны, хоть на Путивль настроясь.
Вас убивает на внеземной орбите
отнюдь не отсутствие кислорода,
но избыток Времени в чистом, то есть –
без примеси вашей жизни виде.
(II; 322).
В интервью Джону Глэду Иосиф Бродский сказал: «Более всего меня
интересует – это время и тот эффект, какой оно оказывает на человека, как
оно его меняет, как обтачивает, т.е. это какое вот практическое время в его
длительности. Это то, что происходит с человеком во время жизни, то, что
время делает с человеком, как оно его трансформирует. С другой стороны, это
всего лишь метафора того, что вообще время делает с пространством и миром»
. (23; 140).
Под действием времени происходит преображение человека и всего мира:
Все, что мы звали личным,
что копили, греша,
время, считая лишним,
как прибой с голыша,
стачивает – то лаской,
то посредством резца –
чтобы кончить цикладской
вещью без черт лица.
(II; 457).
Со временем вещь «теряет профиль» и, получив имя,
тотчас
становится немедля частью речи.
Слова «пожирают» не только вещи, но и человека, редуцируя его
до грамматической категории:
от всего человека вам остается часть
речи. Часть речи вообще. Часть речи.
Следуя этой логике, следующий шаг – «переход от слов к цифрам» к знаку
вообще, к иероглифу:
… туда, годе стоит Стена.
На фоне ее человек уродлив и страшен, как иероглиф;
Как любые другие неразборчивые письмена.
(III; 64).
Все эти топы свидетельствуют о глубокомысленной и опасной игре поэта
со Временем, увлекающей его в необозримое Ничто: «Трансформация человека в
вещь, в иероглиф, в число – это есть вектор в Ничто», - объясняет Бродский
(85; 189). Этот выход в чистоту и абстракцию ведет к следующему описанию
человека:
слезою скулу серебря,
человек есть конец самого себя
И вдается во Время.
Когда наблюдение ведется «с точки зрения времени», принятая человеком
концепция мироздания оказывается несовершенной и требует замены принципа
относительности, который поэт распространяет на все без исключения: «От
всякой великой веры остаются, как правило, только мощи»; «от лица остается
всего лишь профиль»; «от великой любви остается лишь равенства знак».
Следовательно, время изнашивает, искажает, уродует и, наконец, вполне
уничтожает не только вещи, предметы, человека, но и ценности, такие
понятия, как любовь, одиночество, вера, смерть. Да и на этом Время не
останавливается, идет дальше: оно стирает даже собственные следы:
Время, текущее в отличие от воды
горизонтально от вторника до среды
в темноте там разглаживало бы морщины
и стирало бы собственные следы.
С точки зрения времени в мире существует только одна сила, способная
противостоять разрушительному началу, способная придать пустоте, где «Время
– вектор в Ничто», глубокий экзистенциальный смысл. Эта сила – слово,
которое может защитить поэта, верно служащего языку.
Таким образом, философские мотивы Бродского: человека и Бога, любви и
ненависти, жизни и смерти, начала и конца, поданы в одной тональности, в
одном ракурсе – «с точки зрения Времени». Для Бродского Время обладает
позитивными характеристиками. В противоположность статическому
Пространству, оно освобождает из-под власти неподвижности; однако
одновременно Время и отчуждает «Я» от самого себя.
| |  скачать работу |
Философские истоки и основы мировосприятия И. Бродского |
