Индейцы Америки
в контратаку, двинув на
линию прорыва самое излюбленное и самое эффективное, на его взгляд, орудие
– свободу.
– Надеюсь, по дороге сюда вы обратили внимание, что у нас нет ни
контрольно-пропускных пунктов, ни заграждений и заборов,– сказал он, колюче
поглядывая через свой стол.– Вы заметили, где пересекли границу резервации?
Не заметили? Так вот, живущие здесь индейцы – свободные люди. Они могут
уехать в любой момент и в любой момент вернуться.
И, не став ходить далеко за примерами, взял примером самого себя. Нет,
он не житель резервации, не навахо. Но это не столь уж существенно. В его
жилах, если хотите знать, течет индейская кровь, на три восьмых он ирокез
из Оклахомы, но видите – приемная с секретаршей, кабинет, должность
начальника и ноги, по-американски, не по-индейски, закинутые на стол. Он
воодушевился, ноги на столе уже мешали ему. Сняв их и придвинув большой
блокнот желтой линованной бумаги, мистер Хоуэлл для убедительности набросал
карандашом свое родословное древо, его предки повисли на ветвях небрежными
квадратиками. Он пояснил, что сотрудники БИД должны непременно иметь какую-
то долю индейской крови, не меньше одной четвертой. И из его слов
следовало, что эта индейская часть их крови и дает им право жестко
указывать остальным индейцам на главную тропу, которую рано или поздно
предстоит пройти – тропу ассимиляции, растворения в американском обществе,
отказа от племенной культуры, традиций, образа жизни.
Излагая это кредо, Джеймс Хоуэлл был прям и откровенен.
Потом снял телефонную трубку. – Мисс Джоргенсон? Говорит Хоуэлл. У
меня здесь репортер из России. Да, да, из России. Не удивляйтесь. Покажите
ему нашу школу. Что? Покажите все, что захочет увидеть. У нас ведь нет
секретов, не так ли?
Он не откликнулся на мою просьбу показать индейскую деревню, которая,
говорили мне, находится в двух милях от Туба-Сити,– похоже, что там были
секреты. Но школу решил показать. И я поехал в школу и провел там целых три
часа. Мисс Джоргенсон, директриса, не жалела времени, и ей было что
показать.
Это большая хорошая школа-интернат, где дети учатся и живут.
Существует около пятидесяти лет. Недавно переехала в новое просторное
здание. Восьмилетняя. Бесплатная – все расходы, по старому, 1868 года,
договору с племенем навахо, оплачивает федеральное правительство. Для детей
навахо, живущих на территории агентства Туба-Сити. В ней учатся больше
тысячи мальчиков и девочек в возрасте от шести до шестнадцати лет.
Мне показывали светлые классы и коридоры, двухэтажные ряды коек в
общежитии, столовую с механизированной кухней – детей кормят три раза в
день.
Мисс Джоргенсон все объясняла. Навахо не имеют своей письменности и
потому изучают в школе английский язык. Им преподают арифметику и
математику, ботанику, зоологию, физику, анатомию, историю. И кое-что еще,
например элементарные манеры – как вести себя индейцу, очутившись в
цивилизованном обществе. Их учат чистить зубы, быть опрятными в одежде,
пользоваться вилкой и ножом, составлять обеденное меню и т. д. Чтобы они не
потерялись и не растерялись в незнакомом огромном мире за пределами
резервации, детям, пришедшим в школу из индейских хижин-хоганов, сплетенных
из глины и камней, этот мир исподволь приоткрывают, их возят на экскурсии,
им показывают аэропорты, железнодорожные вокзалы, магазины и вообще города
– пугающие средоточия людских масс, машин, зданий, дорог. Есть фотокружок,
кружок маленьких умельцев-кустарей, которые собирают камни и делают
самодельные кольца, кружок индейских танцев. Спортивный зал. Библиотека...
В школе-интернате сорок два дипломированных учителя. Увы, лишь трое из
них – навахо, и тут в голосе мисс Джоргенсон появились извиняющиеся нотки.
Три – это мало, три – это никуда не годится, но должна вам сказать, что
помощников учителей мы отбираем из индейцев. Язык навахо, кроме тех трех,
учителя, увы, не знают, и в школе лишь дети разговаривают между собой на
родном языке. Конечно, от этого возникают трудности, проблемы общения и
понимания, не скрывала и этот секрет мисс Джоргенсон, зато педагоги в
основном превосходные, преданные своему делу, из разных штатов, разных
верований – католики, протестанты, мормоны, но уважают религию и традиции
навахо, изучают их культуру, хотя зачем строить иллюзии, путь, который так
или иначе предстоит пройти индейцам, – и тут мисс Джоргенсон вторила
мистеру Хоуэллу,– это ассимиляция. И чем лучше образование, тем легче им
пройти этот путь – сам по себе, что и говорить, очень и очень нелегкий.
Мисс Джоргенсон изъяснялась в любви к маленьким навахо, хвалила их
природный ум и смышленость, уверяла, что только с ними она и хотела бы
работать до конца дней своих,– и у меня нет оснований сомневаться в ее
искренности.
Тем более что она обнаруживала истинное понимание, рассуждая о
трудностях психологической адаптации индейских детей. Приехав из пустыни,
из родительских хоганов, где жизнь сливается с жизнью природы и весь мир с
детства знаком, как свои пять пальцев, они сталкиваются с таким обилием
новых незнакомых и невероятных вещей и понятий, которое подавляет, гнетет
их и заставляет сопротивляться, бунтовать – из инстинкта самосохранения.
Там, живя в хоганах, они вольны, свободны, эти дети природы. А тут
цивилизация – не только разрывающий сознание «взрыв информации», но и
покушение на свободу (что бы ни говорил Джеймс Хоуэлл), жизнь по команде,
унылый, заведенный раз и навсегда порядок, дисциплина. Представьте
потрясение маленького навахо.
Но большинство, по словам директрисы, так или иначе перестраивается и
приспосабливается, рано или поздно свыкается с новым образом жизни. Хотя
немало случаев, когда дети убегают из школы домой. Особенно из четвертых и
пятых классов, в переходном возрасте, на половине школьного пути. Иногда их
приводят назад родители, иногда за беглецами школа-интернат отряжает своих
людей. Иногда они так и не возвращаются...
Мы заходили в классы на занятия. В первом классе меня сфотографировали
с самыми маленькими учениками и ученицами, напряженно уставившимися в
фотоаппарат. Мальчики все были коротко стрижены, в ковбойках, девочки – в
платьицах, с прямыми черными волосами. На уроке они разучивали цифру. «9»,
немножко говорили по-английски и для гостя хором исполнили уже разученную
популярную американскую песню «Америка красивая». Среди учебных пособий в
классе были игрушечная газовая плита и стиральная машина.
В образцовой школе-интернате действительно не было секретов, кроме
одного, но ведь и его не скрывала мисс Джоргенсон. Это не просто учебное
заведение. Это – санпропускник, пункт по ускоренной ассимиляции. В школьных
классах подписывают акт отречения от своего народа.
Цивилизацию в Туба-Сити представляет не только американское
государство (школой-интернатом), но и частный бизнес. И к этому второму
форпосту «господствующей культуры» повезла меня мисс Джоргенсон после
осмотра школы.
В двух милях на юго-запад от Туба-Сити стоит у дороги желтого цвета
приземистый дом – торговый пост Керли. Что это такое? Торговый пост
совмещает функции сельмага, фактории, где происходит обмен товаров,
ломбарда, куда закладываются разные вещи и драгоценности.
У двери недвижным языческим божком сидел самый натуральный древний
индеец в черной шляпе с прямыми полями, с морщинистым старушечьим лицом. За
кассой стояла миловидная индианка. Несколько женщин навахо в цветастых
цыганистых юбках и шалях присматривались к пестрым, броским этикеткам на
жестянках и картонках, которые доставила в аризонскую пустыню американская
цивилизация. За домом была вырыта яма, имевшая вполне конкретное
назначение,– утонув чуть ли не по шею в подвешенном над ямой длинном мешке,
размахивая руками и с трудом сохраняя равновесие, ходуном ходил, плясал
индеец, уминая шерсть. Там, с заднего хода, навахо сдают шерсть и мясо.
А властвовал над всем голубоглазый холеный здоровяк в тугих джинсах и
шляпе вестерн на красивой бритой голове. Владелец торгового поста.
Чистокровный «англо», как зовут индейцы белых американцев. Он приветливо
улыбнулся мисс Джоргенсон, протянул мне крепкую ладонь и согласился
удовлетворить мою любознательность.
Продукты в картонках, банках и склянках, к которым приглядывались
индианки, меня не заинтересовали – это сокращенный набор любого
американского супермаркета. Голубоглазый здоровяк, бряцая ключами, провел
нас в кладовую, за металлическую решетку, раздвигаемую, как гармошка, и
обитую сталью дверь. Глаза разбежались. Там был, ни дать ни взять, филиал
музея индейского искусства – и побогаче того, что показали мне в
Флагстаффе. По стенам этого немалого помещения без окон висели десятки
широких кожаных, расшитых серебряными узорами поясов (их носят и мужчины и
женщины навахо) – с большими бляхами из серебра, украшенными тонкой
красивой насечкой. Над поясами, а также за стеклом шкафов едва ли не сотни
ожерелий, браслетов, бус. Старинные ружья, седла, сбруя. Ковры и коврики
ручной работы.
Я увидел поэзию навахо, их любовь к неброской красоте, к благородной
скупой игре серебра и бирюзы в древних бурых прожилках. Как шерсть и мясо,
| |  скачать работу |
Индейцы Америки |
