Исторический опыт реформаторской деятельности самодержавия в первой половине XIX в.
. Третье отделение, Синод,
все министерства и даже небольшие ведомства получили право контролировать
печать в своей области. Разгул цензуры превзошел все разумные рамки — даже
с точки зрения правительства. Жертвами его нередко становились
дружественные режиму люди.
§6. Идеология царствования Николая I
Воздействие казенного патриотизма, идеи о «превосходстве» царской
России над Европой, на русскую общественность было немалым. Привычное для
русского общественного сознания историко-культурное сопоставление России и
Европы уходило в прошлое. Ему на смену пришли и глубоко укоренились
противопоставление русских и западноевропейских политических и социальных
институтов, идея особого русского пути. Постепенно мысль об особом
характере русского исторического развития входила и в мировоззрение тех
«недовольных», кто не был склонен безоговорочно следовать уваровским
восхвалениям православия, самодержавия и народности. Противопоставление
России и Европы, отчетливо сформулированное и внедряемое в русское общество
идеологами николаевского царствования Сперанским, Блудовым, Уваровым, было
принято либеральной общественностью. Но в противовес казенному тезису о
«превосходстве» России над Европой в либеральной среде выдвигается
положение об «отсталости России», отсталости изначальной, метафизической.
Концепция «отсталости России» возникла из попыток противостояния
официальной идеологии, ее вторичность очевидна, но в 1830-е годы она, в
известной мере, была прогрессивна, ибо способствовала осмыслению причин
реального социально-экономического отставания крепостной России от развитых
капиталистических государств Европы и поиску путей его преодоления. На ее
основе со временем возникли разновидности раннего российского либерализма —
западничество и славянофильство. Антитеза «Россия — Европа» укоренилась в
русском общественном сознании. Споры о «превосходстве» или «отсталости»
России составляли главное содержание идейной жизни 1830-х годов, хотя,
конечно, и не исчерпывали всего многообразия духовной картины эпохи.
§7. Итоги Царствования Николая I.
Николай основной целью своего царствования считал борьбу с повсеместно
распространившимся революционном духом, и всю свою жизнь подчинил этой
цели. Иногда эта борьба выражалась в открытых жестких столкновениях,
таких, как подавление Польского восстания 1830-1831 или отправка в 1848
войск за границу — в Венгрию для разгрома национально-освободительного
движения против австрийского господства. Россия становилась объектом
страха, ненависти и насмешек в глазах либеральной части европейского
общественного мнения, а сам Николай приобретал репутацию жандарма Европы.
В его царствование ряд гражданских ведомств получил военную организацию.
Введение военного принципа в государственное управление свидетельствовало
о недоверии царя к управленческому аппарату. Тем не менее стремление
максимально подчинить общество государственной опеке, свойственное
идеологии николаевской эпохи, фактически неизбежно вело к бюрократизации
управления. Царствование Николая I закончилось крупнейшим
внешнеполитическим крахом. Крымская война 1853-1856 продемонстрировала
организационную и техническую отсталость России от западных держав,
привела к ее политической изоляции. Тяжелое психологическое потрясение от
военных неудач подорвало здоровье Николая, и случайная простуда весной
1855 стала для него роковой.
Образ Николая I в позднейшей литературе приобрел в значительной
степени одиозный характер, император представал символом тупой реакции и
обскурантизма, что явно не учитывало всего многообразия его личности.
Заключение
Современники и историки об эпохе 1820-1850-х годов и соотношении
западноевропейской модели общественного развития и российской специфики.
В знаменитом документе эпохи, в первом «Философическом письме»,
авторская дата которого 1 декабря 1829 г., П. Я. Чаадаев провозгласил
разрыв Европы и России. Его позиция зеркальна официальным воззрениям, она
противоположна знаменитой формуле Бенкендорфа: «Прошлое России было
блестяще, ее настоящее более чем великолепно, а что касается ее будущего,
оно превосходит все, что может представить себе самое смелое воображение».
Чаадаев писал об убожестве русского прошлого и настоящего, о величии
Европы. Боевой офицер 1812 года, друг Пушкина, собеседник декабристов,
Чаадаев сурово судил николаевскую Россию, с обидным для национального
чувства скептицизмом отзывался о ее будущем. Чаадаевская критика была
беспощадна, суждения афористичны, печальны и безнадежны.
Идея единства исторических судеб России и Европы у Чаадаева была
утрачена. Его «Философическое письмо» свидетельствовало о том, что
наступление правительственной идеологии на позиции передовой русской
общественности давало плоды.
В политическом плане концепция первого «Философического письма» была
направлена против российского абсолютизма. Чаадаев стремился показать
ничтожество николаевской России в сравнении с Западной Европой. Именно эта
сторона чаадаевской статьи и привлекла наибольшее внимание в 1836 г. «Былое
и думы» Герцена великолепно передают первые впечатления от чтения
«Философического письма»: «Летом 1836 года я спокойно сидел за своим
письменным столом в Вятке, когда почтальон принес мне последнюю книжку
«Телескопа»...
Со второй, третьей страницы меня остановил печально-серьезный тон; от
каждого слова веяло долгим страданием, уже охлажденным, но еще озлобленным.
Эдак пишут только люди, долго думавшие, много думавшие и много испытавшие;
жизнью, а не теорией доходят до такого взгляда... Читаю далее — «Письмо»
растет, оно становится мрачным обвинительным актом против России, протестом
личности, которая за все вынесенное хочет высказать часть накопившегося на
сердце.
Я раза два останавливался, чтоб отдохнуть и дать улечься мыслям и
чувствам, и потом снова читал и читал. Это напечатано по-русски,
неизвестным-автором... Я боялся, не сошел ли я с ума».
Герцен ценил «Философическое письмо» именно как политический документ
эпохи, как вызов николаевскому самодержавию. В работе «О развитии
революционных идей в России» он утверждал: «Сурово и холодно требует автор
от России отчета во всех страданиях, причиняемых ею человеку, который
осмеливается выйти из скотского состояния. Он желает знать, что мы покупаем
такой ценой, чем мы заслужили свое положение; он анализирует это с
неумолимой, приводящей в отчаяние проницательностью, а закончив эту
вивисекцию, с ужасом отворачивается, проклиная свою страну в ее прошлом, в
ее настоящем и в ее будущем... Кто из нас не испытывал минут, когда мы,
полные гнева, ненавидели эту страну, которая на все благородные порывы
человека отвечает лишь мучениями, которая спешит нас разбудить лишь затем,
чтобы подвергнуть пытке? Кто из нас не хотел вырваться навсегда из этой
тюрьмы, занимающей четвертую часть земного шара, из этой чудовищной
империи, в которой всякий полицейский надзиратель — царь, а царь —
коронованный полицейский надзиратель?»
Историко-философская сторона концепции Чаадаева была чужда Герцену.
Безотрадный чаадаевский пессимизм, неверие в русский народ, католические
симпатии, насильственное отмежевание России от Европы Герцен не принял:
«Заключение, к которому пришел Чаадаев, не выдерживает никакой критики».
Многие представители либеральной общественности официальное
противопоставление николаевской России и Европы приняли не сразу. На рубеже
1820—1830-х годов они продолжали высказываться за европеизацию русской
жизни. Об этом не раз говорили «любомудры», продолжавшие традиции
веневитинского кружка. Обыгрывая особенности русского календаря, Шевырев в
1828 г. писал в «Московском вестнике»: «Потребен был Петр I, чтобы
перевести нас из 7-го тысячелетия неподвижной Азии в 18-е столетие
деятельной Европы, потребны усилия нового Петра, потребны усилия целого
народа русского, чтобы уничтожить роковые дни, укореняющие нас в
младшинстве перед Европою, и уравнять стили»[22]. В стихах молодого
Шевырева воспет Петр I, поставлена тема России, которой поэт сулит великое
будущее, но чье настоящее вовсе не радужно. В стихотворении «Тибр» (1829)
сопоставление России — Волги и Европы — Тибра завершается торжеством как
Тибра («пред тобою Тибр великий плещет вольною волной»), так и Волги («как
младой народ, могуча, как Россия, широка»). Примечательна мысль о несвободе
России—Волги, скованной «цепью тяжкой и холодной» льда (образ, близкий
Тютчеву).
В статье «Девятнадцатый век» И. В. Киреевский скорбел, что «какая-то
китайская стена стоит между Россиею и Европою... стена, в которой Великий
Петр ударом сильной руки пробил широкие двери», и ставил вопрос: «Скоро ли
разрушится она?» Вопреки официальной идеологии, он писал: «У нас искать
национального, значит искать необразованного; развивать его на счет
европейских нововведений, значит изгонять просвещение; ибо, не имея
достаточных элементов для внутреннего развития образованности, откуда
возьмем мы ее, если не из Европы?»[23]
Не принимая официального восхваления прошлого, настоящего и будущего
России, либералы не были согласны и с чаадаевским утверждением о
неисторичности русского народа, об отсутствии у него богатого исторического
прошлого. Видимо, один из самых ранних откликов на «Философическое письмо»
принадлежит П. В. Киреевскому, который 17 июля 1833 г. писал поэту Языкову:
«
| |  скачать работу |
Исторический опыт реформаторской деятельности самодержавия в первой половине XIX в. |
