Культурно-бытовой облик учащихся начальной и средней школы XIX начала ХХ веков
вном было, конечно, не воспитание, а образование
учащихся, передача знаний, но и это формировало умы школьников. Хотя
нередко встречались учителя, напрасно носящие это звание; они вызывали у
своих учеников не желание учиться, а одно только отвращение. Например, Н.
Златовратский описывает такого учителя: «Под видом вечерних репетиций и
уроков на дому, на которых никто никогда ничему, кажется, не выучивался, он
получал с родителей неуспевающих учеников довольно обильную дань»[228].
Были учителя и повыше уровнем, которые хотя бы пытались чему-нибудь
научить: «Разумеется кроме маниаков… в педагогическом хоре, настраивавшем
наши умы и души, были также и голоса среднего регистра, тянувшие свои
партитуры более или менее прилично. И эти, конечно, делали главную работу:
добросовестно и настойчиво перекачивали фактические сведения из учебников в
наши головы. Не более, но и не менее… Своего рода живые педагогические
фонографы […]
Общими усилиями, с большим или меньшим успехом они гнали нас по
программам, давая умам, что полагалось по штату. Дело, конечно, полезное.
Только… это умственное питание производилось приблизительно так, как
откармливают в клетках гусей, насильственно проталкивая постылую пищу,
которую бедная птица отказывается принимать в требуемом количестве по
собственному побуждению»[229].
Учителя могли и вообще не участвовать в воспитании детей, как,
например, учителя А. Деникина: «Перебирая в памяти ученические годы, я хочу
найти положительные типы среди учительского персонала моего времени и не
могу. Это были люди добрые или злые, знающие или незнающие, честные или
корыстные, справедливые или пристрастные, но почти все только чиновники.
Отзвонить свои часы, рассказать своими словами по учебнику, задать «отсюда
досюда» - и все. До наших душонок им не было никакого дела. И росли мы сами
по себе, вне всякого школьного влияния»[230].
Но встречаются школьные воспоминания, где об учителях говорится с
благодарностью: «Теперь, когда прошло много лет, можно спокойно и
объективно оценить своих учителей. За редким исключением, это были знающие,
добрые, честные и преданные своему делу люди. Какое надо было иметь
терпение и выдержку, чтобы преподавать в классах, где было много шалунов,
упрямых и неразвитых мальчишек! Учителя свято исполняли долг, передавая нам
свои знания»[231]. Хорошо вспоминает о своих учителях и Н. Ге: «Учителя
были дорогие люди, они были светлые точки нашей жизни; это были
праздники»[232].
Впрочем, не так уж редко случалось, что на указания учителей вообще не
обращалось никакого внимания. Так было в классе М. Добужинского в
Петербургской гимназии: «Класс наш был невероятно распущен, даже порочен, и
учителя, несмотря на всю их строгость (на которую и я тоже, как и другие,
скоро перестал обращать внимание), ничего не могли поделать, - шумели,
дурачились и дерзили»[233]. Впрочем, в Виленской гимназии у М. Добужинского
дело с учителями было немного лучше: «Учителя держались по-чиновничьи,
оффициально, и некоторые наводили смертельную скуку, но они были довольно
безвредны и их мы меньше дразнили, чем в петербургской гимназии…»[234].
Вообще же, если верить М. Добужинскому, уважения к учителям он вообще не
встречал: «За мной в гимназии стала утверждаться «слава» карикатуриста,
моей мишенью были, конечно, прежде всего учителя. Почему-то мы в классе
решили, что они все пьяницы и устраивают общие попойки, и я изобразил как
одни из учителей пьют из рюмок, другие из горлышка бутылей, третьи валяются
под столом пьяные «как стельки»»[235].
Наконец, учащиеся нередко боялись больше всего самого директора:
«…Мог ли бы нас в то время директор отдать под красную шапку (то есть в
солдаты)? Мы верили, что мог бы, если бы захотел: пожаловался бы на нас
министру, министр доложил бы Царю, а Царь мог бы наказать нас…»[236].
Самым действенным способом воспитания и внушения ученикам среди
учителей и начальства считались розги, как это следует, например, из
описания А. Афанасьева: «…было в большом ходу и сеченье розгами. По
гимназическому уставу, это наказание было дозволено только в трех низших
классах; но бывали примеры, что инспектор нарушал это постановление, хорошо
нам известное, и подвергал ему учеников 4-го класса»[237]. Это подтверждает
и описание А. Рубца: «Взрослых учеников секли особенно жестоко, давали
минимум сто розог в раз. Эта операция всегда совершалась по субботам, после
обеда… Ученики вызывались по алфавиту: малец и великовозрастный, и так по
очереди весь состав наказываемых, которых было 12-15 человек»[238]. На это
же указывает и Н. Дружинин: «Я – ответчик за это слово – знаю несколько
грустных случаев от розог, бывших в мое время в наших училищах, и палачами
тут были употреблены мальчики-товарищи!.. из 150 учеников нашего училища
третья часть ежедневно выходила из училища сеченою…»[239]. Действительно, в
сечении учащихся нередко участвовали их же товарищи: «… розги у нас в то
время очень часто пускались в ход, и ученики друг дружку пороли с каким-то
удовольствием. Как только бывало учитель скажет, что такого-то надо
выпороть, то непременно человек пять сломя голову бегут за розгами» [240].
Сечение розгами могло постепенно становиться просто необходимым способом
воспитания учащихся: «Отец мой выносил наказание, которое называлось
субботники, то есть сечение всех в субботу, виноватых за вину, а невинных,
чтобы они не портились. Это было в начале столетия»[241]. Н. Бунге и Н.
Забугин отмечают, что при Александре III, когда многие наказания учеников
были запрещены, запрет не коснулся именно розог: «Розга была удержана, т.к.
полная отмена её не встретила сочувствия ни в педагогических сферах, ни
между родителями, но применение её было очень ограничено – требовалось
большинство ѕ голосов педагогического совета по закрытой баллотировке, при
том по отношению к воспитанникам только первых трёх классов»[242].
Были и такие учебные заведения, где розги почти не употреблялись, но
зато было много других подобных способов воспитания: «Ни в училище, ни в
гимназии за все время моего там шестилетнего учения не было телесных
наказаний. Высекли только троих, и то по просьбе их матерей-вдов, у которых
они отбились от рук и которые вынуждены были прибегнуть к начальству, чтоб
оно усмирило непокорных детей. Провинившихся наказывали другими способами:
ставили на колени и оставляли без обеда; в большом ходу были и другие,
более грубые и недостойные меры внушения: волосодрание, пощечины,
подзатыльники, иначе называемые затрещинами, и не без причины: кто получал
их, у того действительно трещало в голове и сыпались из глаз искры, так что
пол превращался в небо, усеянное звездами. […] Мы с братом были избавлены
от трех последних наказаний, только потому, что не заслуживали их, столько
же и потому, что учителя иначе держали себя с нами, как единственными
учениками из дворянского сословия»[243]. Обычно же учителя любили совмещать
и использовать все физические методы внушения сразу: «Со стороны учителей и
начальства также мало было назидательных примеров для молодежи: они
относились к учащимся неимоверно грубо и сурово; в классах не только
слышались самые грубые ругательства, но доходило нередко и до телесной
расправы: за одно незнание заданного урока, за невнимание в классе учителя
били линейкой по пальцам, драли за уши, а некоторые призывали в класс
сторожей с пучками розог и тут же, без дальнейших формальностей, раздевали
провинившегося и пороли не на шутку. Отвратительная эта операция
производилась не в низших только классах, не с одними малолетними;
подвергались ей и здоровенные, уже зрелые молодцы старших классов»[244].
Некоторые учителя проявляли в вопросах наказания особую изощренность,
как, например учитель Н. Ге: «Он ставил на колени с двумя толстыми книгами
в руках, поднятыми к верху.
Каждый ученик должен был иметь из бумаги вырезанную форму гитары для
подкладывания под колени, так что наказанные вкладывали платки в панталоны.
Он бил квадратной линейкой по голове. Он рвал уши, завиток уха отделялся
трещиной, которая покрывалась постоянным струпом. За каждую ошибку он давал
щелчок в ухо. О сечениях я уж не говорю…»[245].
Очень распространено было и наказание едой, оставление без обеда, хотя
тут учащиеся обычно находили способ не остаться голодными: «У нас в ходу
было наказание едой; были такие ученики, которые оффициально никогда не
обедали, разумеется, товарищи всегда носили часть своей еды и обыкновенно
на спине за курткой. Чтобы пища – говядина, оладьи – не упала, куртка
придерживалась натянутой так, что жир стекал по спине…»[246]. На то же
указывает и А. Афанасьев; его «воспитатели»: «…оставляли без обеда… нередко
весь класс; но мы всегда находили возможность купить себе белых хлебов,
яблок или орехов и колбасы и бывали весьма довольны; в свободное время
между классами от 12 до 2 часов предавались мы всем возможным шалостям, и
нам в таких случаях было всегда весело»[247].
Заключение в карцер – обычно в пустующий
| |  скачать работу |
Культурно-бытовой облик учащихся начальной и средней школы XIX начала ХХ веков |
