Набоков
елого.
Разные произведения связаны между собой подобно тому, как взаимосвязаны
отдельные стихотворения лирического цикла или книги. Каждый рассказ или
роман, являясь вполне самостоятельным, композиционно завершенным, может
быть понят и сам по себе. В то же время, взаимодействуя в мире Набокова,
они проясняют и обогащают друг друга, придавая всему творчеству писателя
свойство мета конструкции (т. е. совокупности всех произведений, обладающей
качествами единого произведения). Каковы же основные слагаемые этого
цельного мира? Историки литературы выделяют три ведущих универсальных
проблемно-тематических компонента в творчестве Набокова — тему «утраченного
рая» детства (а вместе с ним — расставания с родиной, родной культурой и
языком); тему драматических отношений между иллюзией и действительностью и,
наконец, тему высшей по отношению к земному существованию реальности
(метафизическую тему «потусторонности»). Общим знаменателем этих трех тем
можно считать метатему множественной или. многослойной реальности.
Герои набоковской прозы различаются между собой не столько по социально-
бытовым и психологическим характеристикам, сколько по способности видеть
мир. Для одних он предельно прозрачен и ясен: такие люди, по Набокову, чаще
всего составляют большинство — независимо от эпохи и страны проживания. Их
восприятие ограничено, как правило, ближайшим бытовым, природным и
социальным кругом; они любят материальное, надежное, не вызывающее сомнений
и руководствуются «здравым смыслом». Впрочем, главное в этих людях все-таки
не стиль жизни и не сфера их притязаний: среди них встречаются и
образованные интеллектуалы, и обладающие техническим мастерством художники.
Главное — в их неспособности уловить импульсы высшей по отношению к
человеку реальности, осознать обидную ограниченность — нет, не жизни, а
самих способностей к восприятию таинства жизни. Другие человеческие
существа интересны для таких людей лишь как средство реализации своих —
всегда в той или иной мере безнравственных — целей. Универсальное
определение этого людского типа в мире Набокова — пошлость. Постоянное
внимание писателя к разновидностям и психологическим механизмам пошлости
заставляет вспомнить чеховскую традицию, хотя самыми близкими Набокову в
стилевом отношении русскими классиками являются Н.В. Гоголь и Андрей
Белый. Наиболее выразительны в ряду набоковских «талантливых» пошляков —
герои романов «Отчаяние» и «Лолита» Герман и Гумберт Гумберт.
Другой тип героя в прозе Набокова, внутренне близкий лирическому герою
его поэзии,— человек, наделенный счастливой способностью к творчеству и
одаренный моментами вдохновенных прозрений. Различаясь мерой творческих
способностей, эти набоковские персонажи воспринимают мир как подаренную
судьбой «мерцающую радость», как неизъяснимое, но чудесное обещание
неземного будущего. Они ненавидят «мерзость генерализаций» и любуются
неповторимыми гранями всегда уникальных в их мире частностей — природного и
бытового окружения, искусства, близких им людей. Они способны преодолеть
эгоистическую замкнутость, узнать и оценить родственную себе душу. Таковы,
например, Федор из «Дара» и Цинциннат из «Приглашения на казнь».
Сложность восприятия набоковской прозы связана прежде всего с
особенностями субъектной организации повествования. Любой открываемый
читателю фрагмент сюжета или пейзажного фона, любая календарная или
топографическая подробность происходящего, любой элемент внешности
персонажа подается сквозь призму восприятия одного, а иногда нескольких
разных персонажей. Поэтому один и тот же предмет будто умножается на
количество участников события, каждый из которых поступает в соответствии
со своей «версией» этого предмета. Приступая к чтению набоковского
произведения, нужно быть готовым к удвоению, а иногда даже утроению
персонажей; к взаимоисключающим трактовкам того или иного эпизода разными
его участниками. Рассказчиков набоковских произведений принято называть
«ненадежными»: то, что герой-рассказчик считает очевидным и в чем он
пытается убедить читателя, на поверку может оказаться его персональным
миражом, результатом эстетической (а значит, и нравственной) близорукости.
Как же сориентироваться в набоковском художественном пространстве, коль
скоро в нем способны заблудиться сами провожатые-рассказчики? Одно из
главных требований к читателю Набокова — внимание к частностям, хорошая
память и развитое воображение. Предметный мир набоковских произведений
зачастую более важен для понимания авторской позиции, чем собственно сюжет.
«Магический кристалл» его художественной оптики обеспечивает
призматическое, т. е. много преломляющее видение деталей. В поле зрения
персонажа попадает и то, что ему самому кажется единственно важным, и то,
по чему его глаз скользит невнимательно,— но что в авторской
повествовательной перспективе будет решающим для судьбы персонажа и для
смыслового итога книги. Конечно, столь неочевидные «знаки судьбы» (или
«тематические узоры», как называл их сам Набоков) не сразу могут быть
замечены даже очень внимательным читателем. Хотя эстетическое удовольствие
читатель испытывает уже при первопрочтении, подлинное содержание
набоковского произведения откроется ему лишь при многократном
перечитывании. Знакомство с сюжетом, ясное представление о композиции
персонажей и о пространственно-временных координатах произведения —
обязательное условие его понимания, но оно еще не обеспечивает
проникновения в набоковский мир.
Дело в том, что решающим для глубокого восприятия текста оказывается
различение повествовательных перспектив (или «точек зрения») героя,
рассказчика и собственно автора. Далеко не каждый читатель обладает столь
тонкой «техникой чтения», хотя, достигнув этого уровня читательского
восприятия, он смело может браться за самые сложные образцы мировой
литературы XX века — ведь за его плечами теперь один из лучших в мире
читательских «университетов»». Можно сказать, что Набокову принадлежит
приоритет создания в отечественной культуре нового типа читателя,
способного к восприятию самых тонких граней художественной реальности.
Само чтение Набокова — занятие рискованное, и об этом стоит постоянно
помнить, погружаясь в набоковский текст (любителей простых ощущений сам
автор неоднократно предупреждал о бесполезности для них его произведений).
Набоков по-новому для русской литературы строит отношения автора с
читателем. Вот каким смелым уподоблением он поясняет эту грань творчества в
«Других берегах»: «...Соревнование в шахматных задачах происходит не между
белыми и черными, а между составителем и воображаемым разгадчиком (подобно
тому как в произведениях писательского искусства настоящая борьба ведется
не между героями романа, а между романистом и читателем)...»
В набоковские тексты будто вмонтирован механизм их защиты от любой
прямолинейной трактовки. Эта провоцирующая читателя защита многослойна.
Первая степень «защиты» — своего рода охранная сигнализация — авторское
ироническое подтрунивание над читателем: заметил ли господин читатель
раскавыченную цитату; обратил ли он внимание на анаграмму, молчаливо
присутствующую в только что прочитанном абзаце; сумел ли он уловить биение
стихотворного ритма сквозь прозаическую маску описания? Если
заинтригованный читатель- «разгадыватель» упорствует — он столкнется с еще
более сложной преградой.
Новая преграда — появление внутри текста одного или нескольких
интерпретаторов этого самого текста. В некоторых набоковских романах
предусмотрительно расставлены персонажи-истолкователи, предъявляющие
читателю несколько объяснений на выбор. Художественный мир Набокова
содержит не только обязательную инстанцию автора (в отечественном
литературоведении используется термин «образ автора»), но и инстанции —
образы критика, литературоведа, переводчика,— одним словом, образы-зеркала
разнообразных истолкователей. Да и сам автор время от времени отвлекается
от повествовательных задач, чтобы с лукавой серьезностью прокомментировать
тот или иной технический аспект создаваемого произведения, как бы
демонстрирует внутреннее его устройство (такие ходы литературоведы называют
«обнажением приема»). Все делается для того, чтобы увести читателя от
верного решения или чтобы уверить его, что никакой тайны в тексте попросту
нет.
Ждет читателя и еще одно испытание. Следуя прихотливым поворотам
набоковских сюжетных тропинок, он начинает ловить себя на ощущении «уже
встречавшегося», «уже читанного ранее», чего-то хрестоматийно знакомого.
Это происходит благодаря тому, что Набоков насыщает свой текст перекличками
с литературной классикой: повторяет какую-нибудь хрестоматийную ситуацию,
жонглирует узнаваемыми пушкинскими, гоголевскими или толстовскими деталями,
образами, афоризмами и т. п. (такие переклички принято называть
литературными аллюзиями). Увле
| |  скачать работу |
Набоков |
