Набоков
ешли на вторую половину романа, на вторую половину шахматной доски,
— и шагнули за зеркало, в «мир теней». Лужин, подготовивший для матча с
Турати особую защиту — «защиту Лужина», — теперь воспринимает окружающий
мир как огромную шахматную партию. Он словно провалился в это невероятное,
из квадратов составленное пространство («В этом был ужас, но в этом была и
единственная гармония, ибо что есть в мире, кроме шахмат? Туман,
неизвестность, небытие...»), и выбраться из этого мира до конца партии
шахматному королю не дано.
Быть может начало: «он будет Лужиным» — значит: он будет шахматным
королем. Талантливым, изумительно талантливым королем, который, тем не
менее, обречен. Ибо — «он будет Лужиным», фигурой, тогда как сам мечтал
быть живым. Он и окружен не людьми (здесь можно перечислить почти всех
действующих лиц), но шахматными фигурами (вспомним «тихоню»-одноклассника с
его очевидной «пешечной» ролью), и, вступив в Зазеркалье, он утрачивает над
ними власть: изобретает «защиту» (опять «защиту Лужина»), но уже поздно,
уже черные фигуры загоняют его в угол, ему уже некуда ходить, надо
запереться (уйти за пешечный ряд?), но и здесь его настигает невидимая
страшная сила. Из комнаты нет выхода (т. е. буквально «некуда пойти»), и
ему кто-то угрожает — это ощущение шахматного короля в матовой ситуации.
«В верхней части чернела квадратная ночь с зеркальным отливом». Это
последняя, «матовая» клетка, с зеркалом, за которым — опять — «Зазеркалье».
Лужин спасается, он, порезавшись, протискивается в окно. Повис на раме:
отпустить — и спасен. Но куда он уходит из страшной шахматной бездны?
«Прежде чем отпустить, он глянул вниз. Там шло какое-то торопливое
подготовление: собирались, выравнивались отражения окон, вся бездна
распадалась на бледные и темные квадраты...» Это — шахматная доска, это
опять шахматная доска, — «...он увидел, какая именно вечность угодливо и
неумолимо раскинулась перед ним».
Шахматный король повержен, его уберут в коробку, но в назначенный срок
фигуры снова будут расставлены по все тем же неумолимым квадратам, и белый
король в ту же минуту, когда мягкая, войлочная его подошва коснется клетки,
узнает, что «он будет Лужиным». Трагедия романа не в гибели героя, а в
неизбежное порочного круга, когда он из одного «фигурного» мира переходит в
другой, в третий: «все будет так, исхода нет». Он хочет жить, хочет быть
живым, быть «Александром Ивановичем», но это имя прозвучит опять лишь в тот
момент, когда окажется: «никакого Александра Ивановича не было».
Тот круг, который наметился в «Лужине» (закончив одну человеческую
комедию — начать новую), с особой силой был прочерчен Набоковым в рассказе
с одноименным названием:
«Во-вторых, потому что в нем разыгралась бешеная тоска по России. В-
третьих...»
Кажется, что может быть проще: заглянуть в конец, увидеть, что последнее
предложение начинается с «во-первых», и заявить, что все здесь продумано,
что после конца надо опять читать начало, что рассказ и построен как
«Круг». Но остается вопрос: «Зачем?»
За «во-вторых» следует сразу и «в-третьих»: «В-третьих, наконец, потому
что ему было жаль своей тогдашней молодости...» Уже прозвучавшее слово
«тоска» усилено этим «жаль», но пока все это читается как некоторые
«сведения» о герое, мы еще не чувствуем его самого. Герою жаль молодости,
жаль «всего связанного с нею — злости, неуклюжести, жара, — и ослепительно-
зеленых утр, когда в роще можно было оглохнуть от иволог». Жалеть о своей
«злости» или «неуклюжести» всегда странно, но сейчас эта «злость» и
«неуклюжесть» связана с ушедшей молодостью. Тоска — лишь о невозвратном
времени, а не собственно о «злости».
«Сидя в кафе и все разбавляя бледнеющую сладость струёй из сифона», герой
вспоминает прошлое, — и словно воскресает его отец, деревенский учитель, «в
пышном черном галстуке бантом, в чесучевом пиджаке, по-старинному высоко
застегивающемся, зато и расходящемся высоко, — цепочка поперек жилета, лицо
красноватое, голова лысая, однако подернутая вроде нежной шерсти, какая
бывает на вешних рогах у оленя, — множество складочек на щеках, и мягкие
усы, и мясистая бородавка у носа, словно лишний раз завернулась толстая
ноздря».
Портрет отца, по мере «проявления» этого образа в сознании героя, все
больше приводит в недоумение: слово за словом он все менее напоминает
облик, об утрате которого может сожалеть герой, и все больше приближается к
карикатуре, с этими «оленьими рогами», с этим действительно злым последним
штрихом — «мясистая бородавка», да еще такая, «словно лишний раз
завернулась толстая ноздря». Не эта ли «злость — о которой с сожалением,
как о «спутнике» своей молодости, вспомнил теперь герой — не эта ли
«злость» была присуща ему тогда, причем не как часто испытываемое чувство,
но как вообще некоторое видение мира, — если и отца своего он видит злыми и
насмешливыми глазами?
Все описание колеблется: чувствуется недобрый, с досадою взирающий на все
глаз героя, который влюблен в дочку аристократа Годунова-Чердынцева, но
ненавидит все «барское», потому что стыдится отца с его вечной — перед
барином — семенящей походкой и заискивающей улыбкой. Герой не может
вырваться из круга своих предвзятых настроений, и на этот круг
накладываются пересекающиеся круги от капель дождя, от плеснувшей рыбы или
упавшего в воду листа, — и тоже вращаясь, падает на стол, накрытый в аллее,
липовый летунок.
Столь навязчивое повторение одного и того же образа рождает и более
«обобщенное» чувство: вся жизнь — неизбежный круг. Герой — в замкнутом
круге своего восприятия мира (брезгливого и мрачного). И вдруг — записка от
Тани, ожидание подвоха, издевательства, оскорбления, и вместо этого —
объяснение, трепет, слезы, «она уезжает...». Оказалось, что тот мир,
который видел герой, злясь и негодуя, оказался совершенно иным, что он сам
оградил себя воображаемым кругом, — своей злости, своего плебейского
высокомерия. И потом — спустя годы, когда, казалось, все забыто — новая
встреча, и снова вспыхнувшая и все столь же безнадежная любовь. «Странно:
дрожали ноги. Вот какая потрясающая встреча. Перейдя через площадь, он
вошел в кафе, заказал напиток, чтобы вынуть из-под себя свою же задавленную
шляпу (герой уже настолько «внутри» своего переживания, что не видит своих
поступков — С.Ф.). Какое ужасное беспокойство... А было ему беспокойно по
нескольким причинам. Во-первых, потому что Таня оказалась такой же
привлекательной, такой же неуязвимой, как и некогда».
Ушла злость, ненависть, напускное презрение. Герой вспомнил свою любовь,
нелепо упущенную в молодости. Он не в силах ни о чем больше думать, и если
мы — согласно начертанному Набоковым кругу — от «во-первых» в последнем
предложении рассказа вернемся к «во-вторых», с которого он начинается, —
будем читать опять те же слова («разыгралась бешеная тоска по России» и
дальше), то наши чувства уже будут сдвинуты с «нейтральной» («мертвой»)
точки. И — это действительно чудо — все, что читалось бесстрастно, с
некоторым раздражением по отношению к герою, к его «злой грусти» — вдруг
окрашивается в иные тона: с волнением приходит уже и жалость, жалость к
герою, жизнь которого, оказывается, прошла «по кругу», по периферии того
пути, который вроде бы был ей изначально предначертан; своей
«закомплексованностью», своей мрачностью, злостью, ненавистью герой
отгородил от себя самое важное, что могло войти в его жизнь — и прошло
мимо. Опять пробудилась прежняя любовь, но любимая женщина опять вне его
«круга», — остался только круг воспоминаний.
Кольцевое строение рассказа — не просто «формальное чудачество». Это
попытка заставить читателя, дошедшего до последней точки, еще раз вернуться
к началу. И если первое чтение — лишь знакомство с прошлым героя, то второе
— начинается с волнения, с любви к его так нелепо «упущенной» молодости, и
то, что в первом чтении казалось окрашенным лишь иронией, при втором — все
подробности (даже мясистую бородавку на лице отца) герой словно ласкает
памятью, главенствуют два чувства: жалость и любовь. Здесь-то и просыпается
ностальгия, — с этим чувством неравновесия душевного. Круг «разрывается»
при втором чтении. О романе «Дар» остается сказать немногое. Он настолько
сложен («круг кругов»), что о нем можно либо писать объемный трактат, либо
произнести лишь несколько замечаний.
Почти мимоходом, сообщая читателю особенности биографии
Н.Г.Чернышевского, герой Набокова, пис
| |  скачать работу |
Набоков |
