Образ Ив. Карамазова в романе Братья Карамазовы Ф.М. Достоевского
стоевского неограниченное господство будущих
властелинов, которые от большинства людей, обладают “истиной” и свободой,
легитимируют разрешение христианской морали.
Хотя и у черта, и у сверхчеловека цель и мировоззренческие основы
одинаковы, их “позитивные идеалы” разнятся. Эти различия кроются в том. Что
связано с отношениями индивида и массы. Между сверхчеловеком и чернью
кроется радикальное противоречие.
Философ не отступает перед тем, чтобы разделить человечество на господ
и рабов и исповедовать презирающую мораль господ. Позиция героев
Достоевского, как замечает Игнатов, сложнее.
Ядром планируемый героями утопии, а в частности утопии Ивана, является
подчинение индивида безликому целому, нивелировка общества, приказное и
принудительного существования, социального муравейника.
Со своего рода “зловещей пластичностью” она высказывается в словах
Верховенского: “... Каждый принадлежит всем, и все каждому. .Все рабы и в
рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное - равенство.
Первым делом понижается уровень образования, наук талантов... Шекспир
побивается каменьями, Копернику выкалываются глаза ... “ (X, 124). Эта
мрачная тирада против всего выдающегося и этот хвалебный гимн серой
монотонности “равенства” в рабстве диаметрально противоположны ведению
сверхчеловека.
Но говорит А. Игнатов, черт Достоевского и сверхчеловек Ницше,
бросающие в глаза точки соприкосновения завораживают, однако. Сверхчеловек
Ницше безгрешно и открыто “царит над массой, презирая равенство” ликвидируя
его. Черт Достоевского, тоже неограниченно господствующий над массой и как
иногда он проговаривается, - ее также презирающий, все же управляет во имя
счастья и равенства этой массой. Сверхчеловек последовательнее. Дьявол же
хитрее”[59].
Сам Ницше неоднократно замечает, что Достоевский имел на его
творчество влияние:”... свидетельство Достоевского- этого единственного
психолога, кстати говоря, от которого я многому научился, он принадлежит к
прекраснейшим случайностям моей жизни ...”[60]
Однако, как, замечают исследователи творчества Достоевского и Ницше
едва ли можно говорить о “единомыслии”, ибо “в решении основных вопросов
бытия - в отношении к Богу, к человеку, к истории - Достоевский и Ницше
были скорее антогонистами”[61]
В данной работе воззрения Ницше важны как очередной этап в развитии
бунта. Как отмечает Камю, в определенном смысле бунт у Ницше все еще
заканчивается превознесением зла. “Разница состоит в том, что зло больше не
является возмездием. Оно принимается как одна из возможных ипостасей добра,
а еще точнее - как фатальность”[62]
У Ницше речь шла только о гордом примирении души с тем, чего избежать
невозможно. Он верил в мужество в сочетании с разумом, именно это он и
называл силой. Однако, говорит Камю, прикрываясь именем Ницше, мужество
обратили против разума, а само мужество в насилие.
Ницше “несправедливо наказала судьба”, его мысль, целиком освещенная
благородством, была представлена миру парадом лжи и чудовищными грудами
труппов в концлагерях. Немыслимо, подчеркивал Камю, отождествление Ницше и
Розенберга. Ницше сам говорил это, заранее разоблачая своих грязных
эпигонов: ”Тот, кто освободил свой разум, должен еще и очиститься”[63].
Бунт Ницше был протестом против лжи и преступления существования.
Ницшеанское “да” отрицает бунт как таковой, одновременно отрицая мораль,
которая отвергает мир, каков он есть, он говорит “да” и рабу, и господину.
Но в конечном счете сказать “да” обоим означает освятить сильнейшего из
двух, т.е. господина. Кесарь должен был неизбежно отказаться от власти духа
ради царства дела. “Когда цели велики, - к своему несчастью, писал Ницше,-
человечество пользуется иной меркой и уже не считает преступление таковым,
пусть бы даже оно приняло еще более страшные средства”[64]
Он умер в 1900 году, на пороге века, в котором этот принцип должен был
стать смертельным. Перед смертью Ницше сошел, он был одинок и покинут
друзьями (об этом свидетельствуют его письма к Овербеку). Невольно
проводится параллель с финалом Ив. Карамазова.
Во что об этом пишет Н. Бердяев: “Безумие Ницше объясняют его
болезнью, но оно и духовно должно было бы явиться результатом
нечеловеческого, надрывного усилия подняться на головокружительную высоту,
в то время как высоты нет”[65] Франк, рассуждая о нигилизме Ницше,
приходит к выводу, что в его философии подведен итог внутреннему крушению
“профанного гуманизма” (подготавливаемого Дарвиным, Марксом, Штирнером) и
произнесен ему смертный приговор. Требование Ницше “преодоления человека”
означает здесь одновременно низвержение самой идеи человека. Если некогда
вера в бога противоестественно была заменена слепой верой в человека, то
крушение гуманизма приводит к еще большей слепоте и безумию; вера в
человека как носителя начал добра и разума, в свою очередь, сменяется верой
в творческую мощь злой силы, им владеющей.
Неслучайно мы заострили внимание именно на этом немецком философе. ”Ни
о каком случайном влиянии не может быть и речи, когда мы вспомним
поразительные предвосхищения мыслей Ницше в русской литературе”[66]
Проблема бунта и нигилизма поставлены и Достоевским, и Ницше, хотя из
одной и той же проблемы делаются диаметрально противоположные выводы.
Биологический и аморалистический аристократизм учения Ницше, как пишет
Камю, сочетавшись с демагогической революционностью, выродился в учение о
творческой роли насилия, практические плоды которого человечество пожало во
всех пережитых ужасах.
“ ... пройдя горнило ницшеанской философии, бунт в своей безумной
одержимости свободой завершается биологическим и историческим
цезаризмом.”[67] Мятежник, которого Ницше поставил перед космосом на
колени, отныне будет поставлен на колени перед историей. Но это тема
следующей главы.
Пока же нигилистический бунт Ивана приходит к выводу “все дозволено”.
Иван восстает против Бога-убийцы; замыслив свой бунт, он извлекает из него
закон убийства. Нет морали, нет бога, нет критериев, по которым можно
определить “что зло? что добро? что красота! Мы приходим к выводу, что
опыт отрицания его нерезультативен: его сознание до конца определяет
неразрешенное и напряженное противостояние, что в финале его поэмы
выразилось так: после молчаливого ответа Христа инквизитору, который “тихо
целует его в его бескровные девяностолетние уста”, об инквизиторе сказано:
“Поцелуй горит на его сердце, но старик остается в прежней идее” (XIV, 348)
Итак, со своим нерешенным вопросом о вере, со своим бунтом
атеистических и нигилистическим, Иван переходит на путь преступления.
Выслушав поэму, Алеша совершенно правильно замечает: “Это не хула, а
хвала Иисусу .. и кто тебе поверит о свободе?” (XIV, 283).
Как отмечает Лосский, нельзя социально победить того основного
трагического конфликта, что человек “есть духовное существо, заключающее в
себе устремленность к бесконечности и вечности и поставленное в
ограниченные условия существования в этом мире”[68]
Сам Достоевский предостерегал от понимания свободы как утолении
потребностей. Неслучайно Зосима рассказывает в “Русском иноке” об одном
“свободном”, которого посадили в тюрьму и лишили табаку, как он от этого
чуть не пошел и не предал свою “идею”. А ведь “этакой” говорит: “За
человечество бороться иду” (XIV, 340). Вместо свободы, описанной в “Великом
Инквизиторе”, все впали в рабство и уединение, вместо служения братолюбию.
Бунт, по мнению Зосимы, “проклят, ибо жесток”. Необходимо помнить, что
нельзя удовлетворить потребности людей, дав им “хлебы”, ибо, замечает сам
Достоевский, “наедятся” и спросят: “Что же дальше?” Как пишет Н.Ф.
Буданова, писатель неустанно напоминал о приоритете духовного начала в
человеке над началом материальным.[69] Достоевский, размышляя над проблемой
“хлебов” и идеала Красоты, данным Христом, приходит к выводу, что Бог не
дал того и другого по причине: ”Тогда будет отнят у человека труд,
личность, самопожертвование своим добром ради ближнего - одним словом,
отнята вся жизнь, идеал жизни. И потому лучше возвестить один свет
духовный” (XXIII, 11).
Иеромонах Серафим (Роуз) в книге “Человек против Бога” размышляет о
нигилизме. И приходит к выводу, что он не атеистична в точном смысле этого
слова, она не отрицает Абсолют, она его упраздняет”[70], заставляет
человечество увидеть, что Бог если Он есть является врагом. Тому же учит и
Альберт Камю, по мнению Роуза, когда возводит “бунт” (а не безверие) в
первый принцип. Философский (ницшеанский) и экзистенциальный нигилизм столь
же антитеистичен, сколь революционный, ибо строится на убеждении, что
современная жизнь может далее продолжаться и без бога.
Нигилизм рассуждает Роуз далее, одушевляется верой, духовной по
происхождению по своему не менее сильной, чем вера христианская, которую он
стремиться уничтожить и вытеснить, иначе ниче
| |  скачать работу |
Образ Ив. Карамазова в романе Братья Карамазовы Ф.М. Достоевского |
