Проблематика и структура пьесы Б. Шоу Пигмалион
Другие рефераты
«Все пьесы Шоу отвечают важнейшему требованию, предъявленному Брехтом
современному театру, а именно: театр должен стремиться «изображать природу
человека как поддающуюся изменению и зависящую от классовой
принадлежности»[1].
Насколько Шоу интересовала связь характера и общественного положения,
особенно доказывает тот факт, что радикальную перестройку характера он
сделал даже главной темой пьесы «Пигмалион». После исключительного успеха
пьесы и сделанного по ней мюзикла «Моя прекрасная леди» история Элизы,
превратившейся благодаря профессору фонетики Хиггинсу из уличной девчонки в
светскую даму, сегодня, пожалуй, известна больше, чем греческий миф.
Пигмалион был сказочным царем Кипра, влюбившимся в им самим же созданную
статую девушки, на которой впоследствии женился после оживления ее
Афродитой по его настоятельной просьбе. Совершенно очевидно намерение,
которое преследовал Шоу, назвав пьесу именем мифического царя. Имя
Пигмалион должно напоминать о том, что Элиза Дулиттл была создана Альфредом
Хиггинсом таким же образом, как Галатея Пигмалионом. Человек создается
человеком—таков урок этой, по собственному признанию Шоу, «интенсивно и
сознательно дидактической» пьесы. Это тот самый урок, к которому призывал
Брехт, требуя, чтобы «построение одной фигуры проводилось в зависимости от
построения другой фигуры, ибо и в жизни мы взаимно формируем друг
друга»[2].
Среди литературных критиков бытует мнение, что пьесы Шоу, больше, чем
пьесы других драматургов, пропагандируют определенные политические идеи.
Учение об изменяемости человеческой природы и зависимости от классовой
принадлежности есть не что иное, как учение о социальной
детерминированности индивидуума. Пьеса «Пигмалион» является хорошим
пособием, в котором рассматривается проблема детерминизма. Даже сам автор
считал ее «выдающейся дидактической пьесой».
Главной проблемой, которую Шоу искусно решает в «Пигмалионе», стал вопрос
«является ли человек изменяемым существом».
Это положение в пьесе конкретизируется тем, что девушка из Ист Энда
Лондона со всеми чертами характера уличного ребенка, превращается в женщину
с чертами характера дамы высшего общества
Чтобы показать, как радикально можно изменить человека, Шоу выбрал переход
из одной крайности в другую. Если такое радикальное изменение человека
возможно в относительно короткое время, то зритель должен сказать себе, что
тогда возможно и любое другое изменение человеческого существа.
Второй важный вопрос пьесы – насколько речь влияет на человеческую
жизнь.
Что дает человеку правильное произношение? Достаточно ли научится правильно
говорить, чтобы изменить социальное положение?
Вот что думает на этот счет профессор Хиггинс:
«Но если бы вы знали, как это интересно — взять человека и, научив
его говорить иначе, чем он говорил, до сих пор, сделать из него совершенно
другое, новое существо. Ведь это значит — уничтожить пропасть, которая
отделяет класс от класса и душу от души»[3].
Как показывается и постоянно подчеркивается в пьесе, диалект
лондонского востока несовместим с существом леди, так же как и язык леди не
может вязаться с существом простой девушки-цветочницы из восточного района
Лондона. Когда Элиза забыла язык своего старого мира, для нее закрылся туда
обратный путь. Тем самым разрыв с прошлым был окончательным. Сама Элиза в
ходе пьесы ясно отдает себе отчет в этом. Вот что она рассказывает
Пикерингу:
«Вчера ночью, когда я бродила по улицам, какая-то девушка заговорила
со мной; я хотела ей ответить по-старому, но у меня ничего не вышло»[4].
Бернард Шоу уделял много внимания проблемам языка. У пьесы была серьезная
задача: Шоу хотел привлечь внимание английской публики к вопросам фонетики.
Он ратовал за создание нового алфавита, который в большей степени
соответствовал бы звукам английского языка, чем ныне существующий, и
который облегчил бы задачу изучения этого языка детям и иностранцам.
К этой проблеме Шоу неоднократно возвращался на протяжении своей жизни, и
согласно его завещанию большая сумма была оставлена им на исследования,
имеющие целью создание нового английского алфавита. Исследования эти
продолжаются до сих пор, и всего несколько лет назад вышла в свет пьеса
«Андрокл и лев», напечатанная знаками нового алфавита, который был выбран
специальным комитетом из всех вариантов, предложенных на соискание премии.
Шоу, быть может, первым осознал всесилие языка в обществе, его
исключительную социальную роль, о которой косвенно в те же годы заговорил
психоанализ. Именно Шоу сказал об этом в плакатно-назидательном, но от того
не менее иронично-увлекательном “Пигмалионе”. Профессор Хиггинс, пусть и в
своей узкой специальной сфере, но все же опередил структурализм и
постструктурализм, которые во второй половине века сделают идеи “дискурса”
и “тоталитарных языковых практик” своей центральной темой[5].
В «Пигмалионе» Шоу соединил две одинаково волнующие его темы:
проблему социального неравенства и проблему классического английского
языка.
Он считал, что общественная сущность человека выражается в различных
частях языка: в фонетике, грамматике, в словарном составе. Пока Элиза
испускает такие гласные звуки, как «аы — аы—аы — оу— оу», у нёё нет, как
правильно замечает Хиггинс, никаких шансов выбраться из уличной обстановки.
Поэтому все его усилия концентрируются на изменении звуков ее речи. То, что
грамматика и словарный состав языка человека в этом отношении являются не
менее важными, демонстрируется на примере первой крупной неудачи обоих
фонетистов в их усилиях по перевоспитанию. Хотя гласные и согласные звуки
Элизы превосходны, попытка ввести ее в общество как леди терпит неудачу.
Слова Элизы: «А вот где ее шляпа соломенная, новая, которая должна была
мне достаться? Сперли! Вот и я говорю, кто шляпу спер, тот и тетку
укокошил»[6] — даже при отличном произношении и интонации не являются
английским языком для леди и джентльменов. Хиггинс признает, что Элиза
наряду с новой фонетикой должна усвоить также новую грамматику и новый
словарь. А вместе с ними и новую культуру.
Но язык не является единственным выражением человеческого существа.
Выход в свет на прием к миссис Хиггинс имеет единственный промах — Элиза
не знает, о чем говорят в обществе на этом языке.
«Пикеринг также признал, что для Элизы недостаточно владеть присущими
леди произношением, грамматикой и словарным составом. Она должна еще
развить в себе характерные для леди интересы. До тех пор пока ее сердце и
сознание заполнены проблемами ее старого мира: убийствами из-за соломенной
шляпы и благоприятным действием джина на настроение ее отца,— она не сможет
стать леди, пусть даже ее язык будет неотличим от языка леди»[7].
Один из тезисов пьесы гласит, что человеческий характер определяется
совокупностью отношении личности, языковые отношения являются лишь ее
частью. В пьесе этот тезис конкретизируется тем, что Элиза наряду с
занятиями языком учится еще и правилам поведения. Следовательно, Хиггинс
объясняет ей не только то, как надо говорить на языке леди, но и, например,
как пользоваться носовым платком.
Если Элиза не знает, как пользоваться носовым платком, и если она
противится принять ванну, то любому зрителю должно быть ясно, что изменение
ее существа требует также изменения ее повседневного поведения. Внеязыковые
отношения людей различных классов так гласит тезис, не менее различны, чем
их речь по форме и содержанию.
Совокупность поведения, то есть форма и содержание речи, образ
суждения и мыслей, привычные поступки и типичные реакции люде
приспособлены к условиям их среды. Субъективное существо и объективный мир
соответствуют друг друга и взаимно пронизывают друг друга.
От автора требовалась большая затрата драматических средств, чтобы
убедить в этом каждого зрителя. Шоу нашел это средство в систематическом
применении своего рода эффекта отчуждения, заставляя своих персонажей время
от времени действовать в чужой среде, чтобы затем шаг за шагом возвращать
их в свою собственную среду, искусно создавая на первых порах ложное
представление относительно их настоящей сущности. Затем это впечатление
постепенно и методически меняется.
«Экспозиция» характера Элизы в чужой среде имеет то воздействие,
что она леди и джентльменам в зрительном зале кажется непонятной,
отталкивающей, двусмысленной и странной. Это впечатление усиливается
благодаря реакции леди и джентльменов на сцене. Так, Шоу заставляет миссис
Эйнсфорд Хилл заметно волноваться, когда она наблюдает, как незнакомая ей
цветочница при случайной встрече на улице называет ее сына Фредди «милым
другом».
«Концовка первого акта является началом «процесса перевоспитания»
предубежденного зрителя. Она как бы указывает лишь на смягчающие
обстоятельства, которые необходимо учесть при осуждении обвиняемой Элизы.
Доказательство невиновности Элизы дается только в следующем акте благодаря
ее превращению в леди. Кто действительно полагал, что Элиза была навязчивой
из-за вр
| |  скачать работу |
Другие рефераты
| 
